Метель
Наутро выпал снег. Серый город похорошел, будто за ночь оштукатуренный и побеленный. После всенощной в чадном кабаке, Щекочихин вышел на улицу. Он глубоко вдохнул и попытался поймать ртом снежинку, да так и остался с открытым ковшом. Безветрие, хруст снега под ногами, нетронутая дорога цвета ангельских крыльев на минуту заворожили его. «Такая красота, а я всю ночь пиво с водкой мешал. И официантку-карлицу к минету склонял... Хотя, чего там склонять-то», – подумал Щекочихин, и ему стало противно. Захотелось зачерпнуть этой щедро рассыпанной по земле благодати и враз очиститься. Он даже наклонился, но тут увидел перед собой собаку. Она присела рядом и смотрела печальным взглядом существа, у которого не приняли и стеклотару. Потом поднатужилась и начала испражняться отвратительным черно-бурым калом.
– Тьфу! Только жизнь с чистого листа начать вздумаешь – тут же на него кто-нибудь насрет, – с досады плюнул Щекочихин и добавил матерных эпитетов. Дымящиеся фекалии, проплавившие в снегу некрасивую брешь, напомнили ему важную штуку – дома закончилась туалетная бумага. Он пошел за ней три дня назад и немного задержался в пивной.
К счастью, магазинчик «Все по пять» был открыт. Продавщица с попугайским профилем и характерным акцентом с удовольствием продала три рулона первому клиенту-мужчине.
– А у вас нет пакетика нормального такого, бесплатного? – пожадничал Щекочихин.
– Нет. Ни бесплатного, ни нормального.
– А как я ее понесу?
– В руках, – она подняла руки над головой, показывая, как надо нести такое сокровище. – И пусть вам все завидуют. А если вы боитесь, шо вас сглазят, купите вон ту непрозрачную сумочку в крупную клетку и не знайте себе горя.
Щекочихин протянул последнюю двадцатку. Продавщица всплеснула руками:
– Беда… Сдача вчера кончилась... Не хотите вместо нее хлопушку взять? Очень-очень громкая. Новый год ведь послезавтра.
– Давайте, – буркнул Щекочихин и вышел из магазина с огромной хлопушкой, ненужной сумкой и смешанным чувством, будто его наебали.
«Помирюсь с женой, пить брошу и заживу человеком. В кафе ее поведу, торт «Тирамису» кушать будем», – с этой свежей мыслью он поднялся к себе на шестой этаж и открыл решетку тамбура. Там стоял знакомый чемодан. Во входную дверь были врезаны новые замки. Ломать и скандалить Щекочихин не стал. Обреченно открыл чемодан. Внутри лежали его вещи, а в боковом кармашке – половина отложенных на машину денег. Все нажитое уместилось в маленьком чемоданишке. Щекочихину стало тоскливо, идти было некуда. Остался только один вариант – уехать в село.
По пути на автовокзал он зашел в магазин и основательно затарился пиво-водочными изделиями. «Да и хуй с ней, с женой, – размышлял он, похмеляясь пивом на платформе. – В буддисты уйду или еще какие онанисты дикие, буду созерцать. Тридцать семь скоро стукнет, а я так о главном и не подумал. То жена, то детеныш, то бизнес этот сраный. Мишка таким покемоном растет, прости господи! Рэп сочиняет, сученыш. И полная страна шелупони такой: один хипстер, другой блоггер, третий селебрять, четвертый просто пидорас – о смысле жизни думать некому». После второй литрухи пива, мысли в голове мелькали бессмысленно, как дорожные знаки за окном автобуса – направление движения указывают, а пассажиру это нахуй не нужно.
***
Родное село Тараща поразило Щекочихина запустением и разрухой. Люди повымерли, разъехались, добрая половина когда-то знакомых ему домов стояла заколоченная. Шебутной дядька Николай, живший в доме его родителей, не узнал племяша. А разобравшись, кто пожаловал, с ходу одолжил у родственничка сотню и тут же ее инвестировал: купил у бабки Сычихи ведро бурякового самогона и с наслаждением принялся его сербать.
Холостяцкое дядькино логово повергло Щекочихина в уныние: кисло-капустная вонь, грязь, куриный помет на подушках, и собачий холод. Думалось тут плохо. Отвлекали то упавший в погреб хозяин, то вырвавшаяся на снег свинья, то пьяные хамовитые снегири. Они наелись забродившей из-за поздних морозов рябины, буровили, и пытались влететь в окно. Их, как и всех пьяных, тянуло к людям. Вечером Щекочихин посозерцал развалившегося посреди дома дядьку в блевотине и его ароматные прохаря. Выкушав водочки, гость пару раз спел: «Мне нож по сердцу там, где хорошо, я дома там, где херово». И хотя у дяди Коли было херовей некуда, ему захотелось уехать.
Утром Щекочихин выпросил у дядьки сани с лошадью и решил навестить двоюродную сестру в соседнем селе за двадцать километров.
– Та куды ты поидышь, дурбэлык? Бач, якэ лыхо збыраеться, – уговаривал его дядя, показывая на тяжелые тучи.
– Да ничего страшного. Дорогу я помню. Пару дней погощу и вернусь.
– Позычь грошей та идь до бисовои матери, – махнул рукой дядя Коля, и облегчившийся еще на сотню Щекочихин пошел грузить вещи.
***
Лошаденка медленно тянула широкие розвальни. Щекочихин сидел в толстом овечьем тулупе, свесив обутые в валенки ноги, и держал вожжи. Он изредка шлепал ими лошадь по крупу, нокал и цокал, но быстрее животина идти не хотела. До горизонта катили черные животы беременные тучи. Ветер усиливался. Савраска втащила сани на крутой холм, лежащий где-то на середине пути, и пошла под горку шустрей. Снег повалил крупными хлопьями, и уже скоро началась метель. Будто кто-то полоснул ножом по небесному брюху, и через прореху посыпалась ледяная крупа. Лесок впереди исчез в рое белых мух, дорогу заметало. Ветер завывал в редких деревьях. Щекочихин разволновался и стал настегивать лошадку. Она, почуяв беду, побежала резвее, но через полверсты перешла на шаг, увязая в сугробах. Студеная заверть стегала возницу наотмашь, будто сварливая жена мокрым полотенцем. Дышалось тяжело, метель швыряла снег горстями в лицо. Подмораживало крепко. Испуганный Щекочихин, бросив вожжи, выпил водки из горла, зарылся в сено на санях и задремал.
Через три часа он выбрался из своего укрытия и увидел, что заехал в лес. Вьюга чуть успокоилась, лошадь стояла у невысокого плетня, за которым чернела хата с соломенной кровлей. Закоченевший Щекочихин побрел вдоль забора, утопая по колена в снегу. Открыл калитку и вошел во двор. От заметенного низкого сарая метнулась собака, но, остановленная цепью, только зашлась хриплым лаем, стоя на задних лапах. Щекочихин обошел пса и затарабанил в двери.
– К-к-к-то т-т-тама? – послышался перепуганный женский голос.
– Не бойтесь. Я – Виктор из Таращи, дяди Коли-конюха племянник. Заблудился вот.
– Пэ-пэ-проваливай! Н-н-не з-з-знаю такого. С-с-сейчас д-д-дед пэ-пэ-проснется.
– Девушка, куда проваливать? Я заблудился. Ни рук, ни ног не чувствую.
Послышался лязг засова, двери приоткрылись, и в проеме показалась смазливая круглолицая девчушка лет двадцати трех в цветастом старушечьем платке. В руках она сжимала двустволку. Разглядев полуинтеллигентное лицо пришельца и его недобогатырскую фигуру, она открыла двери пошире. Щекочихин улыбнулся так, что треснула губа:
– Вас как зовут?
– А-н-а-анюта, – снова запнулась девушка, и
Скачать Java книгу– Тьфу! Только жизнь с чистого листа начать вздумаешь – тут же на него кто-нибудь насрет, – с досады плюнул Щекочихин и добавил матерных эпитетов. Дымящиеся фекалии, проплавившие в снегу некрасивую брешь, напомнили ему важную штуку – дома закончилась туалетная бумага. Он пошел за ней три дня назад и немного задержался в пивной.
К счастью, магазинчик «Все по пять» был открыт. Продавщица с попугайским профилем и характерным акцентом с удовольствием продала три рулона первому клиенту-мужчине.
– А у вас нет пакетика нормального такого, бесплатного? – пожадничал Щекочихин.
– Нет. Ни бесплатного, ни нормального.
– А как я ее понесу?
– В руках, – она подняла руки над головой, показывая, как надо нести такое сокровище. – И пусть вам все завидуют. А если вы боитесь, шо вас сглазят, купите вон ту непрозрачную сумочку в крупную клетку и не знайте себе горя.
Щекочихин протянул последнюю двадцатку. Продавщица всплеснула руками:
– Беда… Сдача вчера кончилась... Не хотите вместо нее хлопушку взять? Очень-очень громкая. Новый год ведь послезавтра.
– Давайте, – буркнул Щекочихин и вышел из магазина с огромной хлопушкой, ненужной сумкой и смешанным чувством, будто его наебали.
«Помирюсь с женой, пить брошу и заживу человеком. В кафе ее поведу, торт «Тирамису» кушать будем», – с этой свежей мыслью он поднялся к себе на шестой этаж и открыл решетку тамбура. Там стоял знакомый чемодан. Во входную дверь были врезаны новые замки. Ломать и скандалить Щекочихин не стал. Обреченно открыл чемодан. Внутри лежали его вещи, а в боковом кармашке – половина отложенных на машину денег. Все нажитое уместилось в маленьком чемоданишке. Щекочихину стало тоскливо, идти было некуда. Остался только один вариант – уехать в село.
По пути на автовокзал он зашел в магазин и основательно затарился пиво-водочными изделиями. «Да и хуй с ней, с женой, – размышлял он, похмеляясь пивом на платформе. – В буддисты уйду или еще какие онанисты дикие, буду созерцать. Тридцать семь скоро стукнет, а я так о главном и не подумал. То жена, то детеныш, то бизнес этот сраный. Мишка таким покемоном растет, прости господи! Рэп сочиняет, сученыш. И полная страна шелупони такой: один хипстер, другой блоггер, третий селебрять, четвертый просто пидорас – о смысле жизни думать некому». После второй литрухи пива, мысли в голове мелькали бессмысленно, как дорожные знаки за окном автобуса – направление движения указывают, а пассажиру это нахуй не нужно.
***
Родное село Тараща поразило Щекочихина запустением и разрухой. Люди повымерли, разъехались, добрая половина когда-то знакомых ему домов стояла заколоченная. Шебутной дядька Николай, живший в доме его родителей, не узнал племяша. А разобравшись, кто пожаловал, с ходу одолжил у родственничка сотню и тут же ее инвестировал: купил у бабки Сычихи ведро бурякового самогона и с наслаждением принялся его сербать.
Холостяцкое дядькино логово повергло Щекочихина в уныние: кисло-капустная вонь, грязь, куриный помет на подушках, и собачий холод. Думалось тут плохо. Отвлекали то упавший в погреб хозяин, то вырвавшаяся на снег свинья, то пьяные хамовитые снегири. Они наелись забродившей из-за поздних морозов рябины, буровили, и пытались влететь в окно. Их, как и всех пьяных, тянуло к людям. Вечером Щекочихин посозерцал развалившегося посреди дома дядьку в блевотине и его ароматные прохаря. Выкушав водочки, гость пару раз спел: «Мне нож по сердцу там, где хорошо, я дома там, где херово». И хотя у дяди Коли было херовей некуда, ему захотелось уехать.
Утром Щекочихин выпросил у дядьки сани с лошадью и решил навестить двоюродную сестру в соседнем селе за двадцать километров.
– Та куды ты поидышь, дурбэлык? Бач, якэ лыхо збыраеться, – уговаривал его дядя, показывая на тяжелые тучи.
– Да ничего страшного. Дорогу я помню. Пару дней погощу и вернусь.
– Позычь грошей та идь до бисовои матери, – махнул рукой дядя Коля, и облегчившийся еще на сотню Щекочихин пошел грузить вещи.
***
Лошаденка медленно тянула широкие розвальни. Щекочихин сидел в толстом овечьем тулупе, свесив обутые в валенки ноги, и держал вожжи. Он изредка шлепал ими лошадь по крупу, нокал и цокал, но быстрее животина идти не хотела. До горизонта катили черные животы беременные тучи. Ветер усиливался. Савраска втащила сани на крутой холм, лежащий где-то на середине пути, и пошла под горку шустрей. Снег повалил крупными хлопьями, и уже скоро началась метель. Будто кто-то полоснул ножом по небесному брюху, и через прореху посыпалась ледяная крупа. Лесок впереди исчез в рое белых мух, дорогу заметало. Ветер завывал в редких деревьях. Щекочихин разволновался и стал настегивать лошадку. Она, почуяв беду, побежала резвее, но через полверсты перешла на шаг, увязая в сугробах. Студеная заверть стегала возницу наотмашь, будто сварливая жена мокрым полотенцем. Дышалось тяжело, метель швыряла снег горстями в лицо. Подмораживало крепко. Испуганный Щекочихин, бросив вожжи, выпил водки из горла, зарылся в сено на санях и задремал.
Через три часа он выбрался из своего укрытия и увидел, что заехал в лес. Вьюга чуть успокоилась, лошадь стояла у невысокого плетня, за которым чернела хата с соломенной кровлей. Закоченевший Щекочихин побрел вдоль забора, утопая по колена в снегу. Открыл калитку и вошел во двор. От заметенного низкого сарая метнулась собака, но, остановленная цепью, только зашлась хриплым лаем, стоя на задних лапах. Щекочихин обошел пса и затарабанил в двери.
– К-к-к-то т-т-тама? – послышался перепуганный женский голос.
– Не бойтесь. Я – Виктор из Таращи, дяди Коли-конюха племянник. Заблудился вот.
– Пэ-пэ-проваливай! Н-н-не з-з-знаю такого. С-с-сейчас д-д-дед пэ-пэ-проснется.
– Девушка, куда проваливать? Я заблудился. Ни рук, ни ног не чувствую.
Послышался лязг засова, двери приоткрылись, и в проеме показалась смазливая круглолицая девчушка лет двадцати трех в цветастом старушечьем платке. В руках она сжимала двустволку. Разглядев полуинтеллигентное лицо пришельца и его недобогатырскую фигуру, она открыла двери пошире. Щекочихин улыбнулся так, что треснула губа:
– Вас как зовут?
– А-н-а-анюта, – снова запнулась девушка, и
»Креативы
»Матерный раздел