столике стояла начатая кварта скотча и валялся содранный с горлышка целлофан. Анна лежала в кровати с блаженной улыбкой на лице и, естественно, курила. Родинка над её верхней губой вырисовывалась теперь ещё отчётливее.
Всё вместе это выглядело весьма забавно. Я невольно рассмеялся.
- Где ты взяла обезьяну?
Анна озорно посмотрела на меня и ответила слабым голосом:
- Знакомься, милый. Это Хэнк.
Я подошёл к животному поближе, помахал рукой у него перед носом и произнёс:
- Ну, привет, Хэнк!
Обезьяна по-прежнему никак на меня не реагировала. Я вернулся к своему пакету, достал оттуда банан, снова вошёл в спальню и протянул его ей.
- Держи вот. Это банан. Ба-нан. Ты знаешь банан?
Хэнк наотмашь ударил меня по руке и фрукт упал на столик. Бутылка со скотчем перевернулась, но обезьяна тут же поставила её на место, так что почти ничего не пролилось. Во всех её движениях чувствовалась какая-то спокойная уверенность - как у старого мастера.
- Сядь, сынок, - сказал Хэнк тихо.
Я был настолько ошеломлён, что повиновался его приказу совершенно безропотно, как если бы его отдал какой-нибудь большой начальник. Но ведь, всё же... Это была обезьяна, чёрт возьми! Говорящая обезьяна, как в мультфильме! Я вопросительно посмотрел на Анну, но она только стряхивала пепел с сигареты и устало ухмылялась.
Хэнк начислил себе добрую порцию скотча и хорошенько приложился.
- Какого хрена? - Спросил, наконец, я.
Анна ничего не ответила. Хэнк налил ещё немного, медленно свернул самокрутку и затянулся.
- Какого хрена? А ты что хотел здесь увидеть? Эфирное тело Исидора Дюкасса? - Размеренно продекламировал он.
- Что?
- За бабой бы своей лучше присматривал, «что». Устроил тут нью-йоркский зоопарк в эмиграции.
На этих словах Анна противно захихикала. Мне было совсем не до смеха. Не считая того, что я не понимал, что тут происходит и чего от меня хотят, я никак не мог смириться с суровой действительностью, - а она была таковой, что напротив меня сидела обезьяна, которая умеет ругаться, пить виски, да ещё и смыслит в литературе.
- Как это «присматривал»? - Переспросил я.
- Ты точно придурок, - сказал Хэнк.
Это была уже неслыханная наглость.
- Я писатель, - гордо возразил я.
- ПИСАТЕЛИ - ГОВНО! - Хэнк швырнул вдруг стакан со скотчем об стену. Стакан разбился с оглушительным звоном, как граната; на обоях тут же образовалось грязное пятно. Анна даже не дёрнулась.
- Как же тебя зовут, дочурка?
Я назвал ему своё драгоценное имя. Надбровные дуги у Хэнка поползли вверх.
- И с таким-то именем ты считаешь себя писателем?! - Он слегка присвистнул.
Я не знал, что ответить, поэтому просто уставился на пятно.
- Запомни, малыш, - Обезьяна ткнула в меня своим длинным волосатым пальцем. - Писатели... Слушай, что это, блядь, всё время чирикает? Я же велел всем заткнуться!
- Да это у него скворечник в жопе, - сказала Анна.
- Боже правый, - Хэнк вознёс глаза в потолок. - В общем... что я говорил? Ах, да. Писатели, сынок, рождаются не чаще раза в пятьсот лет. И ты – явно не он. Не пытайся.
Он щелчком отправил самокрутку в форточку и продолжил, всё так же обращаясь ко мне, но глядя теперь на Анну:
- А сейчас, малыш, если ты не против...
Хэнк соскочил с кресла (передвигался он всё ещё как примат, опираясь на верхние конечности), запрыгнул на кровать Анны и одним махом стянул с неё одеяло. Под ним она была абсолютно голая, а на её грустной, оплывшей от никотина пизде уже виднелся густой сок. Его аромат мигом распространился по всей спальне. Обезьяна попробовала сок на палец и издала победный клич. Звери вокруг заревели, замычали, затрубили – кто как мог. Хэнк вскарабкался на Анну и с разгону всадил в неё свой огромный мохнатый отросток, набухший, как у быка. Анна довольно застонала. Некоторое время я просто сидел и смотрел на них. Потом встал, взял свой пакет под мышку и вышел.
«Странно», подумал я, спускаясь по лестнице, «когда я пытался так всунуть, она только ворчала, что ей больно, а теперь, поди-ка, всё очень даже замечательно».