умела, но отдавалась с душой. Это заводило.
Она попыталась забросить ноги мне на плечи. Мимо лица мелькнули натруженные пятки. Так не пойдет. Я перевернул ее на живот и поставил раком.


- Какой ты властный!


Зазвонил телефон:


- Какого хера в час ночи отвлекать меня от глобального?! – закричал я в трубку.


- Скоро Шевченка. Ты помнишь?


- Простите, сорвался. Нервничаю.


- Все в порядке?


- Да-да, - я покрылся потом. – Все под контролем.


- Всего хорошего.


Я отпустил проводницу и сел. Что я делаю? Три трупа, неадекватное восприятие реальности, операция на грани провала, а я решил отодрать пухлую сотрудницу железной дороги.


- Что случилось? – спросила она.


- Все хорошо. Жена рожает.


- Что?!


- Одевайся и сделай мне кофе.

- А любовь?


- Я передумал.

Она схватила лифчик и заломила руки за спину.


- Ты даже не спросил, как меня зовут! – в ее голосе сквозила обида.


- К черту, никаких имен.


- Слава Украине! - из окна нам ухмылялся профиль мертвого бригадира.


- Ах, ты сука!


Я швырнул ботинком и влип в окно. Профиль исчез, но мне почудился взмах белых крыльев.


- Что ты делаешь?! – испугалась проводница.


- Аист, - сказал я, - белый аист. Ты видела его?


- Сумасшедший!!


Проводница поспешила к дорожному сервизу, на ходу натягивая форму. Я достал пистолет и снял с предохранителя. Поезд терял скорость и скрипел тормозами.



Им. Тараса Шевченко



Солнце слепило сквозь белый цвет яблони. Я щурился и слушал аиста. Он танцевал:
Добрая матушка твоя наварила борща и напекла пузатых чебуреков. Ксюша ждет за бурьяном. Спрячьтесь, чтобы не видели соседние пацаны.


- Когда я умру, аист?


- Сидишь на смерти, сеешь смерть,
Но так отчаянно боишься
Крылом взмахнув, утратить твердь…


- Стой, не нужно стихов. Скажи правду.


- Не бойся. Это не больно.


Совершив книксен, он явил мне мою первую удочку с перьевым поплавком. Господи, сейчас же бычок мечет икру!


- А вот ты где… Какого хера ты сюда забрался?


Аист в испуге ударил крыльями и улетел. Ксюша мертва, мать похоронили, когда мне было девять. Вокруг тьма и белесая голь деревьев. Где я?
Возле меня стоял человек в каракулевой шубе. Это он спугнул аиста. Я встал с чемоданчика, сунул руку в карман:


- Что у тебя?


- Xуй.


- Что?


- Xуй, - сказал он. - который сосал педераст Клюшко. Пацан в дамки шел, ха-ха.


- Избавь меня от нюансов вашей политики.


- Эта гнида перековалась в грантоеды. Намек…


- Ты плохо понял? – я поднял пистолет.


- Эй, братан, ты че?! – кривая улыбка оплавилась страхом в букву О.


Я прицелился в эту удивленную букву и выстрелил. Человек упал. Под простреленной головой растекалось бурое пятно. Я обыскал его. Банковские карты, деньги, пистолет. Стандартный набор джентльмена удачи. Где же… Вот оно.
Коробочка было добротно собрана и обшита изнутри бархатом. В центре покоилась мумия мужского детородного органа с табличкой:


«Соси отечественное. Мы»


Я случайно приобщился к таинству политики, и меня мерзко вырвало на остывающий труп. Политика не грязь, это гораздо хуже. Я достал нюхательный порошок.
Успокоился несколько, бросил коробочку с членом на труп и закурил.
Как долго меня не было на могиле матери? Зачем все это? Решено – бросаю алкоголь и сигареты.
Терновник не хотел меня пускать к дернувшемуся поезду. Я запрыгивал на ходу.



Им. Тараса Шеченка – Корсунь.



Затяжка, еще затяжка. Нет, бросать курить еще рано. Мерный стук колес, мирный храп людей, мертвый бригадир в окне. Я курю и жду, когда вновь появится белый аист.


- Как ты? – спросила проводница.


Я совершенно забыл о том, что она курит рядом. Нас двое в тамбуре, если не считать бригадира в окне и духов Марины в воздухе. Казалось, весь вагон пропитался Булгари.


- Может, выпьем?


- Я больше не пью. – сказал я. – Сколько осталось?


- Немного, по сто пятьдесят.


- Добьем, пожалуй.


Чертовы женщины – сосуд искушений. Наполни женщину вином, получишь идеальную чашу соблазна. Сможешь устоять, хренов моралист?
Мы тихо шли вдоль спящих, задевая лишние пятки. Проводница импульсивно качала бедрами. Вошла во вкус.
Проводник не спал – пересчитывал купюры. Его глаза горели счастьем. Как мало нужно работнику железной дороги.


- Пойди, пройдись, - сказал я. Сунул, не глядя бумажек.


Мы сели и выпили. Ее юбка лезла вверх, обнажая добрые половые губы. Я нагло сунул руку. Тепло и уют домашнего очага. Мне стало жаль эту женщину. Ее скромное влагалище могло дарить добро семьи, детей и верность.
Пожалуй, до Киева я успею нырнуть в ее пролетарскую промежность.



Киев



Мы сидели в теплом автомобиле белого цвета заграничной сборки. Синие номера – знак качества владельцев. Их резкие лица склонились над чемоданчиком.


- Хватит тем, кто стоит на Майдане? – равнодушно спросил я.


- Быдлу-то? – толстый рассмеялся.


Его лицо теснила печать паталогической ментальной жестокости.


– Быдлу – водка, номер, ходка. Пастырям – кокаиновые пластыри.


Они стали перебирать кульки. Помолчали.


- Как там в Медельине? – спросил толстый.


- Пошел ты.


- Ну, да. Санек посади его в такси. – сказал он водителю. – Вот твой билет на самолет. Тайки, море, лапти. Отдохнешь. Счастливо.


Мы вышли. У бордюра стояло бордовое Рено.


- Держим связь. – сказал Санек и обнял меня.


Я почувствовал, как болезненно отозвалась почка. Сел в машину. Страшная усталость опустилась на плечи. Кое-как хлопнув дверью, я расстегнул куртку.
Таксист обернулся ко мне и поправил съезжающий кадык:


- Ну, шо пойихали?


- Слава Украине, ублюдок. – сказал я.


- Героям Слава. – он рассмеялся.


На переднем сиденье возникла Марина. Она смотрела вдаль, где горизонт занимался заревом.


- Аист… - сказал я.


Связки плохо слушались. Я слабел слишком быстро. Из почки теплой влагой уходила жизнь.


- Что? – спросила Марина.


- Есть ли там Белый Аист?..


В багровом облаке рассвета мне мерещился танцующий силуэт птицы.