как она не уворачивалась от него. Пульсирующий язык проник ей в рот, наполнил его доверху, влился в горло, пронзил влажной молнией сердце, печень, втек в утробу и сплелся там с языком большого осьминога. Аямэ была бусинкой, надетой на живую, пульсирующую нить сплетенных языков, и два жадных рта высасывали ее с двух сторон, беспомощную, как муха в меду. Чувство непринадлежания себе, полной беспомощности, полной зависимости от чужой силы так поразило ее, что несколько дней после этого сна она бродила, как сомнамбула, ничего не видя перед собой.

Однажды щупальце осьминога вдруг проникло в ее анус, дотянулось до утробы и сплелось там с языком. Аямэ оказалась надетой на живое кольцо, жгущее таким блаженством, что ее нутро вспучилось и лопнуло волной радужной соли. Проснувшись, Аямэ обнаружила, что ее анус горит, будто в нем действительно побывало толстое щупальце, - настолько, что ей больно испражняться.

В другой раз щупальце вдруг влилось ей в рот и вывернуло Аямэ наизнанку, влажной утробой наружу, и Аямэ корчилась, распахнутая всему миру, и ветра, волны и солнце ласкали ей живое мясо, раскрытое, как огромная сладостная рана...

И наяву с ней творилось что-то странное. Она могла вдруг, без всяких причин ослабеть, да так, что ноги не держали ее, и она падала на песок. Временами ее тошнило, и она ходила сгорбившись, как фламинго, или лежала лицом вниз, закрыв глаза. Иногда ей смертельно хотелось каких-то трав и ягод, и она лезла в подлесок, рыскала там нагишом, как зверь, находила то, к чему ее тянуло чутье, и ела, сплевывая песок...
- Рафу-сама! Наверно, я заболела, - сказала она мужу однажды. - Я слабею с каждым днем. В животе у меня гадко, будто там поселились мокрицы. Наверно, я скоро умру.
- Нет, Аямэ.

Рафу сел напротив, взял ее за руки и посмотрел ей в глаза:
- Нет. Не бойся, Аямэ. Ты не заболела. Ты не умрешь. Просто у тебя будет дитя.

***

В тот день она снова встретила желтого старика.
- Здоров ли твой муженек? - закричал ей старик.

Как и в тот раз, его сопровождал ветер, коловший глаза песком. Аямэ не ответила: она была обижена на старика за то, что тот обманул ее.

Кроме того, ей было не до него. Она пыталась осознать, что скоро, совсем скоро станет матерью, такой же, как ее мать, и будет нянчить свое дитя так же, как ее мать нянчила младшую сестру Нацуко...
- Отчего не отвечаешь, Аямэ-фудзин? Или твой осьминог вырвал тебе язык?
- Осьминог? - ахнула Аямэ. - Откуда вы знаете про осьминога? Я никому не пересказывала этот сон.
- Ах, значит, он являлся тебе во сне?... Я многое знаю, Аямэ-фудзин. Куда больше, чем твой осьминог со своим мальчишкой...
- Но главного вы все равно не знаете, - гордо сказала Аямэ.
- Ха-ха-ха! Чего же это я не знаю? Может быть, ты скажешь мне?
- Того, что сидит у меня в животе.
- Что же, скажи на милость, может си... Боги! О боги неба и земли! Неужели ты брюхата от него?
- Да! - Аямэ выпрямилась, выпятив вперед щедрые, изобильные соски. Она отвыкла от людей и давно уже не носила никакой одежды.
- Великое небо!... А скажи-ка, Аямэ-фудзин, - голос старика вдруг стал вкрадчивым, - скажи-ка, волнуешься ли ты за свое дитя?
- Не знаю, - сказала Аямэ, ибо действительно не знала.

Вопрос уколол ей спящую часть сердца, и та пробудилась, забившись сильней всех других.
- ... Да. Волнуюсь. Очень.
- Желаешь ли ты ему блага?
- Да. Желаю. Всем сердцем желаю...
- Тогда возьми этот талисман, - старик протянул ей желтую терракоттовую собаку с длинным хвостом. - Положи его себе под футон. Он будет оберегать твое дитя.
- Спасибо, сэнсэй, - сказала Аямэ, поклонившись старику. Вокруг них с криками носилась чайка, но Аямэ не обращала на нее внимания.

Она уже забыла, как старик обманул ее: страх за дитя, возникший неведомо откуда, был созвучен его словам, и ей очень хотелось взять талисман. Ночью она положила его под футон, как ей велел старик.

Во сне она вновь пришла на встречу с осьминогом, вновь легла у рыжих камней...

То ли будущее дитя толкнуло ее, то ли материнское чутье кинуло ей сигнал тревоги, - но Аямэ успела не только открыть глаза, но и подхватиться, и отпрыгнуть, как лягушка, в сторону, когда огромная желтая собака летела на нее в прыжке, целясь прямо в живот.

В ужасе Аямэ бросилась от собаки, но та сбила ее в пену прибоя, повалила и раскрыла огромную желтую пасть, чтобы выжрать ребенка из ее утробы.

В этот миг из волн взметнулось гигантское щупальце. Оно оплелось, как аркан, вокруг желтой шеи и стало душить ее.

Собака захрипела, мотая головой. Из воды одно за другим вздымались щупальца, оплетая желтое тело, как канаты. Выгнув шею, собака изловчилась и укусила одно из них. Из щупальца брызнула черная кровь; ее капля попала в собачью морду, и собака взвыла страшным воем, от которого поднялись в воздух вихри песка; лапы ее подогнулись, она завалилась набок - и вся, с головой и хвостом ушла в песок, как гигантский муравьиный лев, едва не утащив за собой осьминога.

На ее месте осталась песчаная яма, тут же залитая морем.

Подхватившись, Аямэ побежала, не взвидя света, и... проснулась.

Она лежала на своем футоне. Рафу рядом не было.

Какое время она лежала, напряженно вслушиваясь в ночь. Затем вскочила и выбежала из хижины.
- Рафууууу! - звала она, пытаясь перекричать рев шторма, бушующего за дверью.

Было так темно, что не имело смысла открывать глаза. Несколько раз Аямэ сбивали тяжелые волны, протащив волоком по песку. Она решила вернуться в хижину, но не могла найти ее и мыкалась, как слепой котенок, в непроглядной тьме, натыкаясь на камни и на колючий кустарник. Единственным ориентиром для нее было море и уклон берега, который она чувствовала босыми ногами. Решив идти вдоль него, она пошла, то и дело падая от волн, бивших ее в ноги и в бедра, как тяжелые ледяные мешки. Ее израненная кожа горела, просоленная морем, и Аямэ плакала от боли и от страха.

Она шла долго, долго, пока не поняла - либо она пропустила хижину, либо пошла в другую сторону. Тогда Аямэ пошла назад, и снова шла долго, долго, то и дело падая на камни, пока не поняла, что у нее не осталось сил, и что она сейчас рухнет, и море утащит ее в пучину. Собрав все силы, она отползла от волн, легла и провалилась в тьму, еще более плотную, чем та, которая обступила ее.

Проснулась она от того, что ее кто-то трогал.
- Аямэ, прекрасная Аямэ... - говорил незнакомый голос.

Она открыла глаза и увидела красивого юношу, почти мальчика, сидящего рядом с ней. Он трогал ее за ногу и говорил:
- Прекрасная Аямэ, не спи! Ты замерзнешь.
- Кто ты? - спросила Аямэ.
- Я Мамацу, младший брат великого Камацу-сама, твоего мужа.
- Камацу-сама?..
- Твой муж - бог этой бухты, бухты Камацухара. А я - его брат и верный соратник. Ты уже видела меня. Я пытался предостеречь тебя от козней Песчаного Сюкоку.
- Песчаного Сюкоку?..
- Это демон песка, злейший враг Камацу-сама, которого ты знаешь под именем Рафу. Я был в образе чайки. Помнишь меня?
- Нет... то есть да... - сказала Аямэ, вспомнив огненные эдисугусури и хлопанье крыльев над головой.