что двое с перерезанными венами - это уже китч. Быть после смерти героем китча хотелось еще меньше, чем жить, и Колосков кое-как, с грехом пополам дожил до вечера, а потом и до утра. Впереди было еще черт знает сколько таких вечеров и утр, которые нужно было коротать с самым большим придурком, которого Колосков знал в своей жизни - с самим собой.

Но за несколько дней он притерпелся, и к пятому утру даже взялся за поиск работы.

Честно отвисев свои полчаса на порталах вакансий, Колосков отвлекся и забрел на хрен знает какой левый сайт. «Психология на дому" - читал он, рассеянно кликая по ссылке. «Стресс... депрессия... Человеческое сознание мифологично, и в экстремальной ситуации часто помогает обращение не к разуму, а к древним архетипам, ритуалам и обрядам. Например, обряд изгнания злых духов, проведенный на дому, поможет справиться со стрессом... Наши психологи, профессионально владеющие навыками шамана, помогут Вам... « Мда-а. Как раз то, чего мне не хватает, - думал Колосков, - профессиональный психолог-шаман на дому. Тьфу ты, лохотронище!..

Он захлопнул ноут, встал и вышел на улицу.

Ноги сами вынесли его к школе. Подойдя к ограде, он стал смотреть на «орков», визжащих на спортплощадке.
- ... Алексей Палыч! Алексей Палыч!

К нему подбегала Зоя Палкина, подружка Женьки.
- Алексей Палыч! А правда, что... вот говорят, вы директору в морду дали? Вы извините, что я так, просто меня Женька спрашивала, ей рассказал кто-то... Она очень-очень интересуется...
- Правда, - вдруг сказал Колосков, хоть собирался сказать совсем другое.
- Ааа... это что... из-за нее?
- Да. Из-за нее.
- ЭЭЭЭЭ... - Палкина с ужасом и восторгом смотрела на Колоскова.
- На этом прессконференция окончена. Благодарим за внимание.

Он поймал Зоин взгляд, развернулся и пошел прочь.

Через час зазвонила мобилка.

Это мог быть кто угодно, но Колосков почему-то медлил, нащупав ее в кармане и боясь достать.

На восьмом звонке он все-таки вынул жужжащий аппарат, посмотрел на экран и усмехнулся:
- Да, Лопахина. Я тебя слушаю.
- Алексей Палыч, здрасьте... - услышал он глухой голос. Голос так стеснялся, что от его флюидов сами собой сжимались плечи. - Алексей Палыч... Я хотела извиниться...
- За что, Женя?
- За то, что я тогда... во вторник... Извините, ладно? Ну пожалуйста...
- Ладно. Проехали, - сказал Колосков, и добавил: - Я на тебя тогда вообще не обиделся. Вот честно. Честное историческое.

(«Или истерическое», подумал он про себ)
- Да? Спасибо вам... Алексей Палыч...
- Он самый.
- Алексей Палыч, я тогда не дослушала, что вы хотели мне... Может, мы еще встретимся, и вы договорите? А? То, что вы хотели тогда сказать?..
- Ладно, - отвечал Колосков, холодея. - Так и поступим.
- Классно... А где?
- У меня дома. Ты уже выписалась? Я сброшу тебе смской адрес. Я тут рядом. Приходи прямо сейчас. Вот прямо сейчас. Сможешь? Жду.

Он сунул мобилку мимо кармана, чертыхнулся, подобрал ее и зашагал домой.

***

До того, как позвонили в дверь, он успел отмерить по квартире километра два, подставить голову под кран, съесть три соленых помидора (хоть ни капельки не хотелось), провести минут семь перед зеркалом и прочитать своему отражению нотацию, из которой следовало, что он - взрослый мужик и педагог, опытный, уравновешенный и...

Звонок как раз застал его перед зеркалом.

Отпрыгнув, будто его засекли, Колосков принял, как ему казалось, отцовско-заботливое вид, вдохнул, выдохнул, снова вдохнул - и пошел к двери.

Он не мог понять, почему он так волнуется.

«Привет, Женя», хотел сказать он, открывая дверь, и уже прокашливался, придавая голосу педагогическую бодрость. Но не сказал.

Женька стояла перед ним.

Застывшая, ожидающая, перепуганная до смерти, и до смерти же красивая - жалобной красотой зверя, глядящего в глаза хозяину - будет ли тот его топить...

Несколько мгновений они смотрели друг на друга.

Потом - Колосков понятия не имел, как это получилось, - Женька вдруг оказалась у него в объятиях, и он ее мял, наслаждаясь тем, что она жива, ерошил ей волосы и целовал в ухо, в шею, а потом и в глаза, слизывая горькую косметику с ее век.

Он не знал, совершенно не знал, почему так вышло, - но Это уже вышло, и уже нельзя было ничего сделать. Уже ее личико ткнулось в шею Колоскову и щекотало дыханием и влагой губ, не смевших целоваться, и сам Колосков чертил кончиком языка, как кисточкой, дорожки на ее лице, подбираясь к стесняющимся губам, влипшим в его шею, как в убежище...

Он не понимал, что это и как это. Он никогда не хотел Женю, никогда не думал о ней как о женщине, - так, во всяком случае, ему казалось, - и вдруг все рухнуло, или наоборот, воздвиглось, он не знал, - в одну секунду, без его воли, само собой. И Это было реальностью, а остального не было вовсе. Была Женя, были ее губы, к которым он подбирался миллиметр за миллиметром, - и вот уже раскрыл их кончиком языка и снял с них первую горькую пробу - коктейль из помады, соли и жгучей сладкой влаги...

Минуту спустя они целовались, высасывая друг друга горящими ртами, болевшими от засосов и от соли, и громко мычали от возбуждения и от страха, что не могут остановиться. Их втягивало друг в друга все крепче, и смертельно хотелось выкинуть все барьеры, от одежды до воздуха, и слипнуться в живой ком, клетка к клетке, чтобы общаться кожей и электричеством...

Женька вдруг закричала - надрывно, обжигающе, - от восторга и ужаса, клокочущего в ее теле.

Этот крик что-то подтолкнул или, наоборот, надломил, - и они оторвались друг от друга.

На полу валялось Женькино пальто. Пиджак Колоскова болтался на одном плече, Женькин свитер был задран вместе с майкой до самых ребер, и рука Колоскова мяла матовую кожу поясницы, проникая под джинсы.
- Жень, - прохрипел тот. Слова казалась вопиюще чужими и лишними, но так было надо. - Жень... Нам так нельзя. Понимаешь, Жень?

Он убрал руку из-под ее джинсов, - и тут же вернул ее, только не на голое, а на свитер.

Женька смотрела на него глазами-углями, темными и обожающими. Колосков тут же провалился и утонул в них, растеряв все слова.

Пришлось собирать их снова:
- Жень... Не надо. Не надо, - шептал он, не отпуская ее.
- Почему? - одними губами спросила Женя.
- Нельзя. Ты еще девочка, я твой учитель... Нам нельзя так. Жень, понимаешь? Не надо. Ну не надо, не надо, пожалуйста, Жень, - умолял он ее, как пацан.

Женя вдруг отпрянула.
- Я знаю, почему ты не хочешь, - глухо сказала она. - Это все он, да?
- Кто «он»?
- Директор... Ты брезгуешь. Он меня испортил. Я сама собой брезгую. Засыпаю - и вечно его это во рту, как живое... Я красивая, я ведь знаю... хоть и не такая прям супер-пупер, но красивая... Почему ты не хочешь? Потому что я грязная, и ты брезгуешь... Он слюнявил меня всю, я после него липкая, вся липкая, я никогда не смогу отмыться, - бормотала Женя, не глядя на Колоскова.
- Жень, подожди. Все не так...
- Он и трахнуть меня хотел, но я не дала, сказала, что в суд... Так он лизал и тискал меня всю... Липкая! Липкая! Я липкая! - кричала