Зачем же ты так Шурик, с Дилюшкой нашей жестоко поступил? Она же ребенок еще совсем. Больно девушке сделал. Некрасиво. Как ты теперь у нее прощение сможешь вымолить, я себе даже не представляю.

- Ах ты вот о чем… А ты, бать, слышь, ты не ссы за нее. У них, у баб, запас прочности. Рожают вон и ничего им не делается. Переживет, ни куда не денется, делов-то куча! Вот я тебя скоро с мисс Вероникой познакомлю – дэк у тебя вместо слов одни слюни останутся.

- Не ссы, слюни,сигары – прямо в нэпмана ты у меня кооперативного превратился. Когда только успел?

- Слышь, бать, есть тут одно дельце на лимон грина! Давай-ка я тебя самого с леди Ди познакомлю поближе, раз она тебе так воображение будоражит. Ну - совсем близко сведу, понимаешь? Сводишь ее в кабак там разок. Туда-сюда. Не совсем ведь зарджавел еще, генацвали, а?

Ди, конечно, в койке прямо скажем так, далеко еще не Ким Бессинджер… Ну - отвлечешься хотя бы. Я вообще не представляю как с одной бабой больше года можно прожить, а ты вона - из двадцатипятилетнего рабства вырвался. Развлечешься опять же. Свежак. А потом - потом хоть снова в петлю.

Вот тут то отец мне и звезданул. Именно звезданул - искры из глаз посыпались. Давно он меня не воспитывал. А рука у отца тяжелая. Он детдомовский, папка-то мой. Да еще погранвойска. Тяжелый кулак.

Только вот сидел в кресле - а глядите-ка уже на полу сижу. Огонек от боборыки ковер прожег. Помню отцу в Бухаре это ковер вручили. Там вечно все рамсы коврами развести стараются. Личный шофер отца, обливаясь конским потом пер этот вихрастый ковер на наш пятый сергелийский этаж.

- Ты, это, сына, это ты не подумав совсем сказал. А надо бы думать. Думать. На то мы и люди.Слово, оно не воробей, в слове сила знаешь какая? Великая сила.

Отец отошел и приоткрыв окно, закурил. Дальше он неожиданно стал говорить уже с самим собой.

- Что думает жена профессора, находясь на члене слесаря? Ум хорошо, а хуй… И почему я не научился сам промывать ей этот чертов карбюратор? А любят они длинный член и умелые мужские руки, а не красивые слова. Грошь им - словам, цена.

И вот тут я и сподличал. Пока он спиной ко мне стоял и рассуждал о неуловимой и скотской природе женщин. Философию разводил. Я прыгнул на него неожиданно, со спины. Как камышовый кот. Повалил всем весом на паркет.

- Вот тебе за маму.И за меня тебе - вот. На! Помнишь, батя, как ты со мной уроки делал во втором классе? Помнишь? Я сторможу чего, а ты мне бабац – подзатыльник, бабац – подзатыльник! Слышь, ты, батянь, – вырос я уже, понял, да? Мужик я уже, понял - нет? И зарабатываю больше тебя, и баба у меня – вообще лучшая в мире, ты понял, и ещё круче стану чем ты когда то мечтал, нет - ты понял меня?

***

На мое счастье отец был дома. Он открыл дверь, улыбнулся, взмахом пригласил меня внутрь и ушел в свою комнату не промолвив не слова.

Пишет. Он всегда так себя ведет, когда пишет.

Я стал неспешно оглядывать новое пристанище отца. Это была малюсенькая двухкомнатная хрущоба, которая спала и грезила капитальным ремонтом. Гигантская библиотека отца теперь просто не вмещалась в новую северо-восточную реальность. Книги были буквально повсюду - на старых полках, более подходивших на растопку, на желтом полу, по пыльным углам, книгами были завалены паутинные антресоли, стопки книг неровно стояли у кровати, веером лежали на старинном громком холодильнике, толпились на застекленном луковом балконе. Наиболее провинившиеся лежали стопкой на сливном бачке унитаза.

Оглядев эти книги я вдруг представил то несметное количество людей, которые когда-то, оторвавшись от реальности, уходили с головой в белый лист бумаги, портили себе глаза при тусклом свете, терпели лишения и презрение более приземленных окружающих, и все только от призрачной надежды, надежды на то что их историю, историю, которые они считают неимоверно важной - кто -нибудь да и дослушает до конца. Потом ради этих их похожих одна на другую историй, рубили деревья, печатали книги, книги, книги - так много книг, что теперь казалось в квартирке отца стоит гомон и толчея воскресной барахолки.

Я рванул на себя дверцу холодильника, почти уверенный, что поток печатной мудрости изольется на меня и оттуда.

На решетчатой полке лежал впечатляющих размеров кусок красной рыбы. Уверен, вы видели такую рыбу - в мелкой бронзовой кольчуге чешуи - крикливо-оранжевая пахучая плоть. Холодное копчение.

Больше никакой еды в холодильнике не было. Книг там тоже не было. Все остальное пространство холодильника, с немецкой аккуратностью было заполнено стаканчиками с водкой. Не знаю как сейчас, а тогда делали под водку пластиковые стаканчики, типа тех из каких нормальные люди нынче едят йогурт. А тут вместо йогурта - водка. Срываешь крышечку из фольги и бульк - сотка.

Водка была кстати. Меня мучило неприятное состояние после утренней водки шашлычника и нагромождения последующих событий.

Воровато оглянувшись на пыльных обитателей отцовой комнаты я рванул водку-йогуртовку за шапку и опрокинул в рот. Залпом не получилось, все сущность моя попыталась вытеснить продукт обратно, и я плюнул на стенку холодильника.Но часть содержимого все же достигла желудка - я в деталях чувствовал путь проделанный агрессивным веществом.

- Водку пьешь?

Голос отца ласково прозвучал за спиной

- Нет, это ты водку пьешь - судя по содержимому холодильника

- Ты закусывай давай, закусывай. Вон - рыба есть

В голосе отца появилась нотка гордости, будто это он сам поймал и закоптил внеземную оранжевую рыбину.

- Давай - режь и с хлебом…Луковицу вон почисти. О! Похоже хлеб-то кончился.

Отец стал потерянно протирать очки, печально щурясь, будто не хлеб кончился, а умер кто-то очень близкий и дорогой для отца.

Сходишь в хлебный? Тут рядом совсем.

- Зачем тебе столько водки, пап?

- А у меня, знаешь, система теперь новая. С утра писать сажусь - пью кофе. Кружка. Потом вторая, потом третья. После третей по времени часов десять утра. Кофе уже не действует. и противно. Вот тут стаканчики-то и идут в ход. Очень удобно. Главное - не больше одного стаканчика в час, а то буквы друг на друга запрыгивают.

- Да зачем же тебе эта писанина? Моторчик сорвешь. Чего ради стимулироваться такой ценой? Ради праха веков - я кивнул на пыльные залежи библиотеки.

- Заказов много. Очень много. Никому не могу отказать.Несут и несут.А откажусь - вдруг перестанут. Мама твоя все забрала. Хочу вот купить квартиру побольше, нам со Василиной.

- С какой еще Василиной?

- Боже, да вы ведь не знакомы!

Отец рванул в свой кабинет и вернулся с фотографией в китайской пластиковой рамке. По рамке ползли драконы и прочая китайская нечисть. На фотографии была изображена довольно миловидная нимфетка лет семнадцати.

- Дык это, пап, сколько же ей лет то?

-Восемнадцать. Наполовину гречанка, наполовину татарка, представляешь? Василина Ангелопулос! Ангел небесный!

- И вы …это… А где она сейчас?

- В училище еще.

Отец стрельнул на часы

- Придет через