наверное, из-за яркого румянца, все еще украшавшего ее щечки.

Завязав шнурки, я подал ей руку и помог встать.

— И куда мы пойдем? — она переступила с ноги на ногу, внимательно рассматривая мои кеды. Ее босоножки я взял за ремешки и закинул себе на плечо. — И ты что, собираешься гулять босиком?

Я передернул плечами:

— Не впервой. Я в детстве у бабушки в деревне всюду босиком гоцал.

Она рассмеялась, и я успокоился окончательно — она, конечно, не блещет умом и сообразительностью, но, если закрыть глаза на некоторое высокомерие, она очень даже мила. И усмехнулся про себя — милая Мила, удачное ей имя выбрали родители.

Я положил ее ручку на свой локоть, и мы вышли со двора в темноту.

Ветер покачивал ветви деревьев над нашими головами, гонял по небу рваные облака, и казалось, будто луна играла с нами в «ку-ку».

Я озвучил эту мысль Милане, и она расхохоталась, да так звонко, что я совсем успокоился.

Честно говоря, я догадывался, где она жила. В поселке на окраине города, минут сорок ходьбы отсюда. Откуда я это знал? Так ведь наша бригада работала там на стройке нового коттеджа. Мы, собственно, и в этот клуб пешком чапали — денег-то на такси не было.

Но я нарочно повел ее в противоположную сторону.

Мы шли по ночному городу и болтали. Я ей почти ничего не рассказывал о себе, зато она заливалась соловьем. Пешие прогулки среди ночи были ей в новинку — как я понял из ее разговоров, папа не разрешал ей одной выходить со двора, подружки проходили тщательный отбор, парни и вовсе после первого же общения с папой исчезали в неизвестном направлении. Я невольно сглотнул комок, когда она рассказывала об одном своем ухажере, который довольно долго увивался за ней и которого вроде как даже папа одобрил, но вскоре парень пропал, и Милана не знала причин его исчезновения... Зато их знал я — если, конечно, я правильно понял, о ком шла речь. Пару месяцев назад труп этого парня выловили из местной речки-вонючки, и опознать его смогли только по татуировке на лодыжке...
Рассвет мы встречали на крыше многоэтажки в двадцати минутах ходьбы от поселка, где, как я предполагал, жила Милана.

Девушка, раскрыв от удивления рот, наблюдала за рождением нового дня, а потом скинула с плеч мою куртку и начала танцевать в лучах восходящего солнца.

И я не смог удержаться, хотя всю ночь уговаривал себя не прикасаться к ней и никак не проявлять своего интереса к ее телу. Я поднялся на ноги, подошел к ней, обхватил ее талию — она продолжала кружиться, будто и не замечая моих объятий, и прижал к себе, зарывшись носом в ее ароматные волосы. Она замерла, но я слышал, как бешено колотилось ее сердце, чувствовал жар, исходивший от ее тела, видел, как тяжело поднималась под атласной тканью грудь. Я провел носом по ее шее от уха к впадинке между ключицами. Она задержала дыхание. И тогда я легко коснулся губами ее кожи...

Это было похоже на взрыв ярких красок, на то, как в темной комнате резко загораются все огни и начинают плясать разноцветные блики от зеркального шара под потолком, сопровождаемые неудержимыми басами.

Милана откинула голову назад, позволяя моим губам спуститься ниже, а мои руки, тем временем, гладили ее упругий подтянутый животик. Я целовал ее шейку, подбородок, щеки и губы и никак не мог остановиться — ее кожа была такой приятной на ощупь, а страсть кипела внутри нее, как раскаленная лава, заставляя ее вздрагивать от моих прикосновений.

Я бережно уложил ее на свою куртку, не отрываясь от ее губ, и начал судорожно освобождаться от одежды.

— Нет, — вдруг она отстранилась от меня.

Я смотрел на нее в недоумении — что значит «нет»? Завела меня, а теперь на попятную? Я снова попытался прильнуть к ней, но она остановила меня.

— Я не могу так сразу. Я... — она замялась и покраснела, как вареный рак. — Я... еще девочка...

У меня в голове будто развеялись тучи — что ж я творю? Даже если бы она не была девственницей, даже если бы у нее до меня было с полсотни мужиков только за этот вечер, торопиться нельзя! Я должен доставить ее домой такой же чистой и непорочной, какой она оттуда уходила накануне. На ней не должно быть ни одной царапинки — в противном случае, она станет моим бесплатным пропуском не в светлое будущее, а на тот свет.

Я выпрямился, кивнул, стоя перед ней на коленях, и стал застегивать рубашку. Затем поднялся и подал ей руку. Она встала и отряхнула платье:

— Ты на меня не обижаешься?

Я улыбнулся:

— Конечно, нет...

Она легко скользнула губами по моей щеке:

— Спасибо...

Я снова улыбнулся и повернулся лицом на восток — жалко мне Ольку, сегодня ей придется несладко...

Когда мы спустились с крыши, солнце уже выглядывало из-за домов, игриво подмигивая нам.

Я повел Милану в сторону поселка. Всю дорогу она молчала, но крепко держала мой локоть и плотно прижималась ко мне.

Шлагбаум на въезде в поселок был опущен, охранник дремал в своей стекляшке. Но когда мы поравнялись с ним, он встрепенулся и улыбнулся, узнав Милану. Она кивнула ему, и мы чинно прошествовали под поднимавшимся шлагбаумом. Проходя мимо будки, я отвернулся, чтобы охранник не узнал еще и меня — это действительно был тот самый поселок, где мы работали.

Дом отца Миланы стоял в паре километров от въезда, немного в стороне от дороги. Мы прошли в ворота, пересекли широкий ухоженный двор, поднялись на крыльцо и вошли в дом.

Царила тишина такая полная, что мне стало не по себе. Я никогда не бывал в таких больших и богатых домах, но мне всегда казалось, что здесь должны быть хоть какие-то звуки. Не может же быть, чтобы такую большую площадь занимали всего два человека.

— Пап? — Милана прямо в кедах пошлепала куда-то вправо, оставив меня куковать у двери.

Через несколько секунд оттуда донеслась какая-то возня, потом громкие голоса — преимущественно мужские — потом снова раскрасневшаяся Милана, злая как тысяча дьяволов, подбежала ко мне и схватила меня за руку.

— Он мне не верит, — всхлипнула она и зарылась лицом в мою куртку, размазывая по ней косметику.

Спасибо тебе, милая Мила, как я теперь Ольке на глаза покажусь? Надеюсь, дорогая косметика отстирывается лучше, чем дешевая...

А затем справа появился высокий мужчина средних лет крупного телосложения с чуть тронутыми сединой темными короткими волосами и совершенно белыми ухоженными усами. Его черные глаза сурово взирали на меня из-под нахмуренных черных бровей, а на скулах играли желваки.

— Доброе утро, — произнес он, и звук его голоса разнесся гулким эхом под потолком комнаты.

— Доброе утро, — я мягко сжал плечи Миланы — она посмотрела на меня с удивлением — и отодвинул ее в сторону.

Ее отец окинул меня высокомерным взглядом, особенно задержавшись на моих босых ногах. Затем посмотрел на ноги Миланы. И хмыкнул в усы — не то одобрительно, не то снова презрительно.

— Прошу ко мне в кабинет, молодой человек.

Милана вцепилась в рукав моей куртки. В ее глазах читался страх, недоумение и мольба. Я ободряюще улыбнулся, освободился от ее пальцев и прошлепал следом за ее отцом.

Он сел