За несколько дней до сочельника, когда декабрь уже по пояс ушел в историю N-го года, в окнах Собора Христа в Дублине горели свечи.
Под строгим взглядом витражного святого Луки в соборе текла предрождественская служба; медленная и преисполненная суеверного мистицизма.
По окончании череды напутственных проповедей с наставлениями о том, кому и как правильно следует жить, наступил заветный час молодого сословия. К алтарю вышел детский хор, вобравший в себя детей самых богатых и уважаемых жителей города с хвалебной молитвой Ave Maria.
Пятнадцать пар звонких голосов, словно свора гончих псов, гнались за церковной тишиной, пока не прижали ее под самым потолком и не вытеснили полностью.
Элиза – восьмилетняя дочь богатейшего человека Ирландии, стояла в первом ряду хора, где поминутно становилась объектом всеобщего умиления. Эта юная особа имела прелестнейший вид, а ее врожденные манеры и скромность были причиной заслуженной гордости для ее родителей.
На самом кончике первого стиха, на последнем слоге, Элиза вдруг громко икнула и закрыла себе рот обеими руками. Её широкие зеленые глазки в испуге заглядывали в лица взрослых, ища в них немедленной помощи, но все лишь хранили спокойствие и ждали скорейшего продолжения.
Щечки у девочки раздулись донельзя, а лицо приобрело пунцовый оттенок задыхающегося человека. Казалось, что еще секунда и Элиза упадет замертво. Но, не выдержав внутреннего давления, она сдалась. Опустила ручки вдоль тела и глубоко выдохнула.
Из невинных уст громоподобно хлынул поток сальных, грязных ругательств ломанным мужским голосом. Несколько особенно чувствительных дам тут же лишились чувств. Обескураженная мать Элизы бросилась к дочери, разрывая грудью осуждающие толки, переходящие в толпе заговорщицким полушепотом.
Служба была немедленно остановлена. Люди не торопясь выходили из лона божьего на улицу в косматые лапы умирающего декабря.
Под светом звездного неба в глазах Элизы отражалось серебро лунного моря и отчаянная мольба о спасении. Родители решили отвезти девочку домой в закрытом экипаже, пряча ее от праздного, дурашливого внимания бедняков, открыто смеющихся над чужим горем, тем паче, над горем богатого человека.
Доктора, целители, колдуны, священники, мудрецы и шарлатаны – все потянулись нескончаемой эскадрильей в дом многострадальной Элизы, для которой дни перестали маршировать единым строем, а остановились на месте, словно переминались с ноги на ногу.
По мере того, как новых целителей прибывало всё больше, главой семьи было принято решение - отдать под их нужды целое крыло родового замка. Девочка же и не видела никого из них толком, все выглядели в равной степени одинаково: длинные, как преломленные тени, тела; лица у всех были черные, выпуклые, будто вылепленные из сырой земли; да длинные и острые носы, точно голландские флюгера, безошибочно находившие девочку по запаху, стоило ей лишь пройти, где-то рядом.
Заезжий молодой авантюрист объявил родителям Элизы, что единственный выход – не давать шевелиться губам и языку. Из чего следовало немедленно забить рот девочки бычьей кожей и зашить губы толстой нитью. Чтобы избегнуть голодной смерти, по его мнению, следовало сделать аккуратный надрез на горле, чуть выше грудной клетки.
Другой знахарь, родом из Шотландии, с курчавой бородой похожей на кольчугу, выводил перепуганную девочку на улицу по ночам. Сжимал ее челюсть в своих пудовых кулаках, держа широко раскрытой, и неистово кричал ей в рот, угрожая расправой рыжему черту, якобы, поселившемуся в горле.
Иной же и вовсе обиделся на злые проклятия девочки, приняв их на свой счет и стал отвечать ей тем же, гнусно понося ее саму и ее родителей. Дело почти дошло до избиения Элизы, но не в меру обидчивого священника вовремя остановили.
Всех троих выгнали за порог с особенной жестокостью, а вслед спустили дворовых псов.
Наступил сочельник – время загадывать желание о приросте капитала или же горькую, вечную любовь.
Девочка лежала в кровати и размышляла, натянув одеяло до подбородка, продолжая ругаться демоническим голосом.
«Господи, что со мной происходит? В чем я провинилась перед тобой? В чем? Как мне теперь всю жизнь насмешки сносить, взгляды косые, разговоры за спиной? Как? Если ты меня слышишь, Господи, я прошу тебя – лиши ты меня дара речи! Сделай так, чтобы я замолчала навсегда! Ни одного звука! Или завтра же я прыгну с крыши и разобьюсь. Лучше так… чем всю жизнь чувствовать презрение своей семьи. Чувствовать его от каждого встречного. Заклинаю тебя, Господи!»
Сердечко Элизы вырывалось из груди. И впервые за несколько дней она провалилась в радужную яму сновидений.
В эту ночь небо над замком заволокло седыми облаками. Снег неистово засыпал дороги и тропинки, превращая округу в пустыню из белоснежных дюн и барханов.
С рассветом у входа в комнату девочки скопилось разом почти полсотни человек, с виду настолько разных, что в целом они походили на бродячий цирк из нищих и юродивых людей.
Элиза смиренно вышла из комнаты опустив голову на грудь, стараясь оттянуть мгновения волшебной тишины как можно на дольше. Глубоко вздохнув, девочка медленно настроила свой подбородок на уровень горизонта. Вся толпа целителей разом замерла в ожидании команды – любого злого проклятия, чтобы подбежать к бедной Элизе с новыми абсурдными методами лечения. Но вопреки всем ожиданиям она молчала, словно злой старовер в принудительных гостях у мнительной инквизиции.
Все были настолько изумлены, что молчали пять минут к ряду. Ни одного звука!
Желание девочки было исполнено в точности, как она того просила. Она так и осталась немой на всю жизнь, что, однако не помешало Элизе при всей ее красоте удачно выйти замуж по любви и завести даровитое потомство, из которого все девочки по материнской линии рождались немыми.

Века закрутились в чехарде кровопролитных войн и новых открытий.

- Что же, мистер МакКензи, к моему сожалению, ваш бескорыстный порыв не осуществим. Увы! Редкий человек в наше время захочет, как вы, стать донором органов. Вы хороший, очень хороший человек, знайте же это. Но в вашем возрасте и при столь буйном образе жизни – это просто нереально. И к тому же… у вас цирроз печени… мне очень жаль.
Главный врач больницы святого Майкла - добрый и доверчивый человек, болезненно посмотрел на несостоявшегося донора. За свою многолетнюю практику на медицинском поприще он превозмогал себя, как мог, сообщая дурные вести больным. Он даже придумал гипотезу, согласно которой сообщать плохие новости добрый человек не может, а главное ни в коем случае не должен! Для этого следовало завести новую должность во всех больницах мира – глашатай смерти. Лучше всего, по мнению доктора, подходили бывшие уголовники из числа убийц, для которых такая работа была бы даже в радость.
- Но я хочу быть полезным людям! Хоть раз в жизни быть полезным!
- Сядьте, сядьте обратно в кресло, мистер МакКензи. Вы имеете крайне редкий, благородный, даже рыцарский дух, но ваше тело…
Доктор снял роговые очки в толстой оправе, размял пальцами переносицу