Вам не хотелось иной раз, как в детстве, спрятаться под одеяло с головой?

Ташкентские улицы насквозь пропитались густым страхом. Государство из защитника превратилось в уголовника с зелеными погонами и шашкой на боку. Уголовник только что ограбил меня и, ухмыляясь, вышвырнул пинком.

А я еще и благодарил этих бандюг в форме. С поклонами отчаливал. Отпустили, дай вам бог здоровья, отцы родные!Руки бы целовал, если б попросили.Милые-милые казахские постовые.



Неисправимый уголовник - только вышел, понимаешь, на свободу. Паспорта с пропиской не получил еще. Уже не говорю про такие важные книжки-раскладушки, как трудовая и военный билет!

А вон туда же - валютные операции. Неисправимый элемент. Мое мнение - такую ненужную здоровому обществу накипь необходимо расстреливать. На месте. Чтоб не маялись.



Бежать. Бежать отсюда сломя голову.Немного нагулять жирок - и через линию фронта. К своим.

А пока - убежать можно только под одеяло к Ди.

От страха прижимаюсь к ней из-за всех сил. А Ди поворачивается спиной.

- Не касайся меня холодными ногами



И пусть спиной. А я благодарен. Не упрекнула ведь за то что вместо сто двух тысяч принес домой только две. А про алинюшкину присыпку и волшебный комет-гель - я и вовсе забыл, вот ведь какой человек-рассеянный! Ни о чем важном попросить нельзя.



Но как чудесна спина у леди Ди! Попа мягкая и горячая. Сиськи маленькие, но такие приятные на ощупь. Лежим уютно, как ложечки.Спасаемся от всех.

Ди, ты теперь моя мама! Мама для мамонтенка. Спрячь меня, Ди. Мне так неуютно. И так обидно. Давай никогда-никогда не будем вылазить из твоей мягкой постели. Тут, с тобой, под одеялом мы проживем долгую счастливую жизнь.



Ди молчит, зато ее тело говорит со мной. А я совсем еще не привык к этой роскоши свободы - когда рядом мягкое тело со жгучей попой, и этого сокровища сколько хочешь. И даже прятаться не надо. Любовь юртбаши пока еще не отменил своим гневным указом. А прописку Ди у меня не спрашивает. Прописка у меня одна - думаю девочка уже чувствует, как моя прописка уткнулась ей в спину.



На груди у Ди возникли две маленькие твердые виноградинки. Они сводят меня с ума. Откусить бы этот виноград - нежно, но больно. Сладкое безумие. И зачем с ним бороться?

Забытие приторно, но слишком коротко. Слишком суетливо. Слишком быстротечно.



Ди поворачивается ко мне. У нее холодные глаза дамаской стали:



- Ты хотя бы раз в жизни способен довести до конца хоть что нибудь? Зачем начинать то, что ты не в состоянии закончить? Раздраконил вот меня всю - а теперь что? Спать ляжешь? Доволен? Скотина бесчувственная.

- Ди? А, Ди? А я тебя люблю!

Мне наивно верится, что женщины любят исключительно ушами.

- Любишь? Поэтому тогда с Вероникой стал гулять? Стоило мне уехать на неделю? Поэтому бросил меня тут тогда одну? О! Цена твоей любви нам хорошо известна.



Ди возраждает печальные события восмилетней давности. Иногда чтобы с максимальным качеством измучить себя и окружающих, женщины вытаскивают из шкафа призраков и долго выбивают из них пыль, как из бухарских ковров.



- Ди, моя сладкая Ди! Вспомни как нам было хорошо когда-то! Ну, помнишь - наш первый раз - на балконе у Олеськи? Рядом с велосипедом, луком в ящике, гирляндой перчиков на стене?

Ди, ну давай, потрогай меня там - внизу - я моментально воскресну, клянусь! Потрогай - нежно. Минута делов.



- Сам трогай свою гадость. В тюрьме небось трогал - вот и продолжай! А меня лапать несмей больше! Гигант большого секса! У Олеськи - говоришь? А ты вспомни хорошенько-то - ведь и не было там у нас нечего, кроме ласк твоих - коротких и бестолковых. И никогда у нас с тобой ничего не было. По-настоящему. Никогда в жизни. Так чтобы звезды загорелись и горы вздрогнули.



Я остался один, как товарищ Сталин в темном личном кинозале. Застрекотал за спиной проектор. Как немое кино промелькнул на экране весь наш короткий журнал о любви.



И правда - несмотря на обилие интима, я так и не успел тогда формально лишить ее девственности. А потом была Вероника.Совсем другое кино. Боевик.

- Ди, ну вот смотри, позже, через четыре года, ну помнишь - когда я с поселения сбежал? Переспали же один раз? Ведь тогда - вроде по-настоящему было? Или как? Не знаю - мне, например, даже очень понравилось.

- Да уж. Переспали. Переспали. С пятого на десятое. На бегу, как всегда. Побегушник несчастный.



- Ди, моя сладкая черешня! Ну дай мне маленький тайм-аут. Дай хоть с силами собраться! Очухаться. Я ведь горы сверну, посмотришь! Для тебя и сверну.

Тюряга - это как болезнь. Как грипп. Надо отлежаться и все. Выздоровлю. Надеюсь скоро. А хочешь, я тебе все же расскажу какая она - тюрьма - изнутри?



- Да пошел ты к черту, слышишь, ко всем чертям катись со своими сраными рефлексиями! Про тюрьму он мне все поведать рвется. Ты что, герой-афганец? Летчик-космонавт? Что ты застрял в этой тюрьме своей? Посмотри - на Малявина - представитель шведской компании. Утром встает в одних трусах- почту проверит от них и знай получает за это банковский перевод раз в две недели! А Игорешка Кан? В Гренобле преподает! Сверстники твои!

Нам с Алинюшкой нужна защита и опора. А сопли свои прибереги-ка для той, из-за кого ты вообще сел! Вон живет себе в лондонах и давно забыла о своем лыцаре.

Давай-ка , дружочек, знаешь, по-быстрому, подотри-ка нюни и на работу устраивайся. А если тебя что-то в моем плане не устраивает - можешь катится прямо сейчас. В добрый путь.

Я поднялся на локте и взглянул на Ди. Это правда была она? Моя леди Ди? Или нет?



Однажды, в прошлой жизни, мы вдвоем не пошли на работу. Вернее, я не пошел на работу, а Ди не пошла на лекции в институт. Альму-муттер я в ту пору уже забросил. Зачем мне история английского языка, если я уже сейчас зарабатываю больше чем родители? Зачем мне диплом учителя, если я уже зам главы торгпредства крупной западной компании?



А у нас с Ди гостил тогда Анатолий Мариенгоф. Тоненькая брошюрка с коротким серебряным романом. Мариенгоф стал с нами говорить. Вопрос о работе и об институте как то разрешился сам собой.



Мы смаковали Мариенгофа друг другу по-очереди вслух. По одной главе. Ты- свернувшись в кресле под пледом. Я расхаживая с брошюркой по комнате.

Когда мы дочитали Циников - на глазах и в горле шипели слезы. Мы нежно обнялись и долго лежали просто так. Тихо плакали.Нежно-нежно целовались.



И если есть на свете рай - там все должно быть именно так. Умная нежная девушка, Мариенгоф, музыка и горько-сладкие слезы очищения.

Кто ж мне теперь виноват, что я сам вытер ноги об эту красоту? Мог ли я допустить тогда, что в жизни не существует черновиков?



- Ди, ну прости уже меня! Я такой идиот! Сам все испортил!

- Вот именно! Скотина. Своими руками. Уничтожил. Животное тупое. Все переломал. И сейчас. И сейчас! Скажи, вот скажи, мне пожалуйста, что, неужели так трудно свои поганые волосы смыть с мыла в душе! Мерзость какая!

- Ди, я умоляю тебя,