за революцию тереть, буржуев хуесосить, чай пить. Смотрю, поглядывает она на меня как-то странно. Ис под очков глазищами стреляет. Горб почесывает.
Потом вдруг тему сменила.
- Я – говорит – знаю, што ты зрелых женщин дюже полюбляешь. Небось, и меня соблазнить пришел, шельмец?
Я растерялся немного, но честно, как коммунист, ответил:
- Да, Капиталина Антоновна.
Она так печально усмехнулась.
- А я уж – шепчет – думала, что не доведется мне больше комсомольского тела попробовать.
И слеза по щеке вдруг побежала.
Ну, думаю, самое время коржа макнуть.
Подсел я к бабушке поближе, и давай ее лапать мануально. За сисло потрогал, за огузок щипнул. В рейтузы полез. Нащупал устрицу и давай за клитор смЫкать.
- Ох – матюра стонет – ох, хорошо, внучек, хорошо!
Расстегнула кофту, дыни извлекла, и давай разминать, как тесто. Чую, у меня уже в труселях полыхает.


Отлэкал я ей, значит, слегонца, десна озалупил, и решил раком попежить немного. Сзади пристроился удобно так. В горбище ладонями уперся и давай дырявить.
Капа стонет:
- Ты только милый осторожнее, а то еще тромбы поотрываются. Не налегай так.
Но я уже себя к тому времени не контролировал нихуя. Разкочегарился, а кончануть не могу. Уж больно у матюры сычуг оказался здоровый, мечеца по нему залупа, как шаровая молния, а профита никакова. Пора, думаю, в кишку вкручивать.
- Потерпи, Надежда – говорю.
И в пердак кончеметом уколол. Зашло легко, очко то тоже разболтанное. Бабушка особенно и не дергалась. Бормотала ругательсва только, пока я жеппу ее надрывал сотонинской содомией.
- Негодяй! Хватит! Ох, хватит, луснет же щас!
А я от этих ругательств старческих только еще больше раздухарился. Стал еще сильнее мотовилом колотить. Сракотанище раздраконил до неприличия.
Капа в крик.
- Ах, стервец, прекрати! Ах стервец, прекрати!
А меня уже хуй остановиш. Я в горб старушечий зубами впился, руками бидоны сжал до синевы. Чувствую, скоро спускать буду. Затрясся.
И старушка моя тоже вдруг так крупно затряслась. Я обрадовался.
- Ты кончаешь? – спрашиваю.
Старуха хрипит:
- Кончаюсь! Скорую давай!
А мне слышится – «скоро давай». Ну я и говорю:
- Скоро так скоро.
И спустил ей куда-то в просак.
Откинулся на подушку, дыхание перевел, смотрю – а старушка бьется в корчах, по ногам у нее течет. Хуясе, оргазм чумовой, думаю. Эк ее Володин образ-то раззадорил.
- Капа, тебе хорошо? – спрашиваю.
А бабуля хрипит чото невнятное.
- Инсульт! Инсульт! Ахххххххххррррр! Ахххрррррррр!
Я подумал сначала, прикалываеца она. Заржал.
- Погоди – говорю – сейчас инсульт отдохнет чуть-чуть, придет в норму, тогда и продолжим.
А Капиталина все равно бьется. И хрипит. Хрррр. Хррррр, блядь.
Тут-то я и понял, што с бабушкой не то чего-то сделолось. Стал правда в скорую звонить. Но врачи злоебучие пока приехали, старушку уже основательно разбил брутальный паралич. Нихера уже сделать невозможно было. Превратилась Капиталина Антоновна в растение. В овощ превратилась, типа репы или кабачины. Лежит бессмысленно, зреет.

Ну чо, не пропадать же добру такому! Созвал я тогда своих корешков.
- Смотрите – базарю – как повезло нам. Хата теперь наша, других-то наследников нет. Будем здесь теперь все время тусить, Капу опять-таки ебсти можно периодически.
Поцоны обрадовались, нахуй. Разыскали мы бабушкину заначку, погнали в ларек за бухлом.
Пиздато теперь нам живется. А все потому, что вовремя мы в жизни сориентировались. Со старушками дружбу завели. Ну а вы давайте, продолжайте трахать своих бесполезных малолетних шлюшек.
Лузеры.