подвернется случай, она убьет себя. Она уже придумала, как сделает это, и утешала себя мыслями об утоплении в морской воде. Ей казалось, что оно будет умиротворяюще сладким, как растворение меда в молоке, и что она сразу попадет в рай, где отдохнет как следует. Плохо, что там не будет Его, но это ненадолго: рано или поздно Он тоже умрет, а она умеет ждать.

Она придумала и то, как доберется к морю. Через Ахмеджид идут караваны в Кафу. Нужно залезть в какой-нибудь мешок. Ее могут, правда, поймать и убить, но все лучше, чем здесь...

Самое страшное было - попасться Ему на глаза. Чтобы Он увидел, какая теперь она. Это хуже смерти, это... это...

Она вжалась в камень.
- Постой-ка, матушка, - донесся голос, бесконечно прекрасный, как и сам Он. - Растолкуй мне, что стряслось с нашим повелителем? И где Татлы-Гюль? Благоуханный Айяз уже третий день как не хочет видеть меня, его возлюбленной нигде не видно, невольники как в рот воды набрали...

Они вышли на середину двора - Он и Чембердже-ханум.
- Ах, ах... - Чембердже-ханум десять раз ахнула, оглянулась и всплеснула руками. Затем отвела его в тенистый уголок - совсем рядом, в двух шагах от нее (о ужас, ужас, ужас!) - и зашептала:
- Плохи дела, чужеземец. Ах, плохи... Разве ты еще не видел ее?
- Кого?
- Ту, которую называли Татлы-Гюль.
- Говорю же тебе: не видел целых три дня. Что, ей уже дали другое имя?
- Ах, ах... Благоуханный наложил печать молчания на мои уста. Под страхом пыток и ужасной смерти...
- Ты, верно, не хочешь получить пять золотых, потому и молчишь.
- Пять золотых? Так-то ты оцениваешь мою жизнь, чужеземец? Нет, дешевле десяти я не продам ее.
- Семь...
- Восемь! Прямо сейчас.
- Твоя взяла, старая мошенница! Держи и не подавись. А теперь говори.
- Ах, ах! Плохи дела, достопочтенный Дилья... Девочка-то и вовсе не виновата, наверное...
- В чем не виновата?
- В том, что у нее с потрохами. Может, съела чего, колбаски с дерьмецом, кто знает? Кишки-то колбасные моют, позабыв про Аллаха...
- Какие кишки? Что ты несешь?
- А что? Я все говорю, как есть. Как бы там ни было - занемогла бедняжка. Что ни миг, то ветер из потрохов. И смердючий - нет сил. Только повелитель пожелает насладиться ею - и на тебе. Но самое ужасное случилось, когда он хотел усладить ей лоно. Он хотел сделать ей, как ты, достопочтенный Дилья, только ему не подобает гнуться перед наложницей, он и позвал ее, чтобы она села лоном ему на лицо. А она возьми и насри туда. Вспучило девочку... Ах, прости Аллах! - Чембердже-ханум затряслась от смеха, который старательно подавляла все это время. - Это мне смешно, а ей-то не до смеха. Вначал он хотел ее казнить. Но я вымолила... до полудня простояла на коленях, и благоуханный помиловал бедняжку, хоть и зол был ужасно. Потом он хотел отрезать ей нос и уши, а потом, когда остыл маленько, придумал ей другую кару...
- Кару? Что с ней?
- Вот этими глазами, - старуха показала на свои черные, как угли, глаза, - вот этими глазами я видела, достопочтенный Дилья...
- Ну? Не томи!
- Повелитель позвал цирюлника, и тот выскоблил ей всю голову тупым ножом. Все ее роскошные косы, на которые я глядела и плакала, бывало, так они были красивы - все срезал под корень, о достопочтенный! Ее голова стала лысой и блестящей, как у лягушки. Затем ей точно так же выскоблили брови. Как я плакала, глядя на ушастого уродца, который только что был прекраснейшей из смертных... Но это еще не все. Айяз позвал живописца, и тот покрыл бедняжке все тело черным лаком, которым покрывают дерево. Этот лак въедается в кожу и не смывается месяцами, а то и годами. Ее выкрасили тремя слоями, не оставив ни одного живого места. Вся она - от лысины до пяток - стала черной, блестящей и гадкой, как шайтан. Повелитель хохотал, глядя на нее, а потом сказал, что отныне ее имя не Татлы-Гюль, а Кара-Курбага, Черная Лягушка. Затем ее изгнали из царственных покоев. Вот уже третий день, как она ютится в темных уголках, прячась от людей. Кто встречает ее - насмехается, а кто и сношает, если не брезгует. Я тайком подношу бедняжке воду иобъедки... Дала ей циновку, чтобы та не спала на камнях... Придет зима - ума не приложу, что делать...
- Где она? - крикнул Дилья.
- Да вот же, - Чембердже-ханум показала в сторону.

Черное существо ахнуло и подобралось, но бежать было некуда. - Вот она, бедненькая.
- Mon Dieu, - шептал Дилья, подходя к существу, приникшему к камням...

***

Несколькими годами спустя во Франции гремела слава мадам де Кардильяк, хозяйки самого модного из парижских салонов.

Как и всякая красавица, одаренная к тому же незаурядным умом, она была окружена сонмом легенд. Говорили, что она чужестранка, что муж привез ее из странствий по Востоку, что он похитил ее у жестокого сарацинского деспота, который узнал об их любви и заточил ее в башне без окон и дверей. Другие говорили, что деспот обрек ее на казнь, и храбрый виконт выкрал красавицу прямо с плахи; третьи со знанием дела утверждали, что с нее заживо содрали кожу, которая потом отросла наново особой милостью св. Женевьевы. Говорили даже, что она была арапкой, но доктор, ходивший к ней, алхимическими снадобьми перекрасил ее в белую.

Как бы там ни было, по возвращению своего мужа мадам де Кардильяк не выходила в люди около двух лет, и ее появление было для парижского света большой новостью. Легкий акцент и загадочный талисман, изображающий лягушку с розой, с которым она не расставалась, дразнили любопытство высшего света. Никому не удавалось ничего узнать ни о талисмане, ни о прошлом мадам де Кардильяк: всякую подобную попытку она обращала в насмешку, а сам виконт был нем, как рыба.
- К чему эти намеки, сударь? - спрашивал он. - Не лучше ли нам выпить за здоровье наших жен?