лицо. Щеки и губы горели в голубых волосах, как кораллы в глубине бухты. - У тебя очень красивая грудь, - вдруг сказал он. - То есть мне очень нравится... И ты...

Лицо вспыхнуло счастьем. Прозрачные глаза прожгли Ивана Абрамыча насквозь, и Мальва сжала его втрое крепче.
- Ну что, ну что нам с тобой делать, Мальва? - шептал он, чувствуя, что не может терпеть. Руки его ползли по Мальвиному телу, обтекая все выпуклости. Те пружинили под пальцами, отдавая током сквозь одежду.
- Ааай, - вдруг пискнула Мальва, и Иван Абрамыч отскочил от нее, как ошпаренный.

«Я же забыл, что она после аварии... »
- Прости, Мальвочка, прости, пожалуйста, - бормотал он, извиняясь за все сразу.
- Прости меня, ладно? Я... я...
Грянул звонок в дверь. Иван Абрамыч завертелся, как юла.
- Это предки с работы, - сказала Мальва. - Как всегда, вовремя...

Иван Абрамыч поздоровался с Мироненками.
- Вот, зашел проведать, - громко говорил он. Мироненки всматривались в него, в Мальву, и Иван Абрамыч внутренне негодовал - «как они смеют нас подозревать?», и старался быть приличным и легальным - настолько, что Мальва дернула его за рукав, и Иван Абрамыч вдруг сдулся, как шарик, и сдутый, выполз за дверь.

«Уфффф» - отдувался он, рухнув в свое кресло. - «И что делать? Что в таких случаях делают?»

В таких случаях благородно скрываются, чтобы не дразнить юное сердце, знал он.

И как ему благородно скрыться, если он живет в соседней квартире? Продавать? Меняться? Из-за них, новоселов? Вся Одесса будет смеяться над ним. Если узнает, конечно.

А Одесса всегда все знает.

***

Наутро к нему пришел папаша Мироненко.
- Иван Абрамыч, эта, вы не подумайте. Мы вас очень это самое, - вещал он, глядя в пол. - Мы бы всей душой... но, блин, ей же ж только восемнадцать. Человек вступает в жисть, можно сказать. Мы бы и рады такому... ну, вы мужчина положительный, не из этих, шалопаев усяких, с вами можно иметь дело. И мы бы рады, но... дык ведь вот поди ж ты, - сетовал он, хлопая рукой о бедро. - Иван Абрамыч! Она из-за вас и пид машину стрыбнула, ну представляете? Я вас понимаю: она у меня вся... телятко таке. Я сам на нее смотрю, и у нутре скребет. Но и вы меня поймите...

Иван Абрамыч понял и, как только тот ушел, стал собирать вещи. «Две недели хотя бы», думал он, «а там, даст Бог, устаканится... »

Из-за стены вдруг прорвались голоса. Хлопнула дверь, затопали злые шаги - и только Иван Абрамыч понял, что это значит, как к нему позвонили.
- Мальва? - раскрыл было он рот, и не успел: она влетела в него, обхватила, как обезьяныш, и ткнулась мокрым лицом в шею.
- Ииииыы, - выла Мальва, то ли плача, то ли нет.

Он хотел сказать ей что-то умное, взрослое, как полагается бородатым дядям. Но вместо того почему-то обнял ее, нагнул голову и, замирая от мурашек, стал трогать губами горячую раковинку уха, алевшего в голубых локонах.

Они дышали друг в друга - Мальва ему в шею, он ей в ухо, - и чувствовали, как горячее и влажное проходит сквозь них, слепляя два тела, как куски оплавленного металла.

Потом они целовались. Иван Абрамыч не знал, кто был первый, и вообще как все вышло, - но в какой-то момент осознал, что захлебывается Мальвиным ртом, сладким, как варенье, и их языки лепятся в единый дрожащий ком.
- Ну, - сказал он, когда оторвался от нее. У него получилось хрипло, как у Высоцкого. - Ну что? Мальва...
- Я люблю вас, - гундосила та. Иван Абрамыч вздохнул, подумал - «надо бы остановиться», замер... и все-таки потянул с нее платье.
- Ты этого очень хочешь? - спросил он. Не столько ее, сколько себя.

Раздетая Мальва, пухленькая, вся в зеленке, смотрела в пол. «Как папаша», думал Иван Абрамыч, стаскивая с нее трусики.
- А тут тоже голубое должно быть, - сказал он, трогая смешную шерсть, рыжую, как у нутрии.
- Я покрашу, - покорно согласилась Мальва.
- Глупенькая, - Иван Абрамыч зажмурился и ткнул нос в мягкие розовые шары.

Мальва пыхтела, потом взялась скулить. Ей хотелось громче, но она стеснялась и гудела с закрытым ртом, в себя, как трансформаторная будка. Иван Абрамыч упоенно целовал, лизал, жалил, подсасывал, подминал упругое изобилие, месил его, как тесто, наминал и нашлепывал до красноты... Потом взял одуревшую Мальву за попу и повел к постели. Сны сбывались.
- Сама напросилась, - хрипел он, толкнув ее в гору подушек. Он так больно хотел ее, что вдруг стал злым.

Мальва упала, махнув голубым локоном. Иван Абрамыч лихорадочно разделся и распихнул ей ноги.
- Ааай!

Его член уперся в Мальву, как бур. Та пискнула и замолкла.

Наступила тишина: Мальва таращила глаза, вновь поголубевшие, а Иван Абрамыч бурил ее, пока не уперся лобком в лобок.
- Ну вот. Больно? - спросил он.

Мальва качнула головой, по-прежнему тараща глаза.
- Ну чего таращишься? Дурочка, - Иван Абрамыч нагнулся к ней и стал целовать, изнывая от блаженства, и потихоньку шуровать в узкой плоти, натягивая ее по всей длине.

Мальва пищала и стеснялась, но потом завелась и обслюнявила ему всю бороду. «Откуда в ней это?», думал Иван Абрамыч, чувствуя ее женственность, густую и могучую, как лава. Он никогда никого не хотел так, как эту глупую девчонку с голубой головой, и не щадил ее; «больно - сама виновата», думал он, чувствуя себя кровожадным зверем. - Вот тебе, вот тебе, - хрипел он и долбил ее, закатывая глаза.

Яйца гулко шлепали по липкой плоти. Член искрил и купался в персиковой влаге. Сны стали явью, или явь стала сном - он не знал. Мальва подвывала ему, стараясь выть в тон. Она была большой, спелой, изобильной, как сады Малого Фонтана, юной и свежей до слез, и все ее тело, и глаза, и груди, и даже голубые волосы кричали о любви. Ивану Абрамычу было страшно и сладко трахать ее...
- Вот тебе, - скулил он, морщась от знакомой блаженной боли. Огненная река подперла к яйцам, прорвала шлюзы - и лилась, лилась в Мальву без конца и края, наполняя ее искристым током жизни. «Надо бы выйти... ничего, залетит - и будет всегда моя» - думал Иван Абрамыч, но не головой, а чем-то другим - наверно, печенками. Он вдруг стал пустым и сладким, и рухнул на Мальву, и лежал, трогая языком соленую кожу.
- Не думай, это еще не все, - говорил он сквозь зубы. - Это была только присказка, сказка впереди... Страшно?
- Не, - отзывалась басом потрясенная Мальва.
- Больно?
- Не. Чуточечку...
- Стыдно?
- Ииыыы...
- Нравится?
- Ииыыы!
- Вот погоди у меня. - Иван Абрамыч слез с нее и встал на колени у кровати. Исцарапанная Мальва была перед ним вся, как блюдо на столе.

Он начал с грудей. Язык горел от их соли, и горечь хотелось затушить ею же - до ожогов, до оскомины. Намучив соски, он перешел к подмышкам, потом спустился ниже, к бедрам и к ногам.

Он лизал Мальву опаленным языком, и Мальва блестела в его слюне, как золотая рыбка в масле. Она неуверенно стонала, прислушиваясь к ощущениям, но когда Иван Абрамыч подобрался к окровавленной раковинке, бедрышки сразу пошли в танец:
- Не надо... ну что вы дел... я стесняюся... очень... - протестовала Мальва, истекая сладкими ручьями под языком Ивана Абрамыча.