света живя в нём? Я думаю, что мы должны быть снисходительны к его слабостям. И ты знаешь, я немного ему завидую, он оказался достойным звания поэта, а вот из нас ещё неизвестно что получится.
На этот счёт я думал по-другому: пишу стихи и песни – значит поэт, а что касается величия, назовут люди великим – буду великим.
Дворкин строго глянул на меня и сказал:
- А ведь я знаю, что ты думаешь.
Я смутился, а он продолжал:
- Только учти, что в погоне за формой вы совсем забыли о главном. А главное вот: неважно что ты поёшь и какими словами, а важно зачем ты поёшь и кто ты есть в глубине своей души.
- Гос-споди! – застонал я. – Опять ты за своё! Ну не знаю я, не знаю, зачем я пою! И никто этого не знает. В мире столько всего; зачем встаёт солнце на востоке? Зачем весна сменяет зиму? Зачем зажигаются звёзды? Затем, что это кому-то нужно! Понятно?
- Я понял, не горячись. Только звёзды зажигаются без твоего участия. А в том, что делаешь ты сам, надо отдавать себе отчёт – зачем!
- Ох, Андрей, да перестань ты! Потребность у меня такая, такая же, как пить, есть, спать с женой.
Дворкин обрадовался:
- Во-от! Вот именно! Как пить и есть. Только в удовлетворении своих потребностей всегда есть выбор. Ты же выбираешь, что тебе есть или пить. А выбор, что тебе петь делаешь не ты.
- А кто?
- Публика.
- Ну и что?
- А то, что есть такое понятие как свобода творчества. А тут, кто платит деньги тот и заказывает музыку.
- Я свободен, Андрей. Просто выбор мой такой же, как и у тех, кто меня слушает.
- Ну да, – Дворкин покивал головой. – Только это пока. А вот когда ты перерастёшь запросы толпы, она тебе сразу скажет: мол, пой Вова свой «Костерок» и не выгрёбывайся, мы тебе деньги платим.
Упоминание «Костерка» – моей, может быть, самой лучшей песни в таком уничижительном контексте, меня задело, но виду я не подал.
- О каких деньгах ты говоришь, – спокойно сказал я, – мне за большинство концертов не платят ни копейки.
- Аплодисменты – та же валюта, только неосязаемая, – парировал Дворкин, взял пепельницу с двумя окурками и вышел вон.
Конечно, проще всего, было бы счесть все его придирки за обыкновенную зависть, но как не хотелось мне думать именно так, я твёрдо знал, что завидовать мне не в чем, тем более такому поэту и музыканту как Дворкин. Всё у него было, и даже сверх, кроме, разве, успеха.
Тем временем вернулся Дворкин и, поставив на стол чисто вымытую пепельницу, сказал:
- Ты тут, наверное, покамест меня не было, аргументы подбирал, а зря. Твоя логика послушна и просто укрепит тебя на неверном пути. Поэтому, когда придёт пора серьёзного выбора, будет очень трудно. Так что извини. Давай оставим эту тему, потому что если ты хочешь возражать, то значит дело во мне самом. Невозможность убедить означает не отсутствие доказательств, а отсутствие соответствия слов делам. Так что ещё раз извини.
Мы немного помолчали, потом я встал и, пройдясь по комнате, остановился перед гитарой, висящей на стене. Проведя пальцем по струнам, я повернулся к Дворкину и спросил:
- А хочешь я тебе свою новую песенку спою?
- Не надо, - сказал Андрей.
- А что так?
- Ну, я же знаю тебя очень хорошо. Поэтому знаю, что ты и споёшь, – Дворкин усмехнулся, – новые могут быть у тебя слова или аккорды, а слов и аккордов я знаю больше тебя. Уж поверь.
- Верю, – грустно сказал я, – только что в этом плохого? Вот я – не самый худой представитель человечества, вот моя песня, тоже не самая худая, наверное…
- Конечно, – согласился Дворкин. – Просто твоя песня… как бы это…
- Поделикатней! – подсказал я. – Да ты не стесняйся.
- Нет… а! Твоя песня как необеспеченный чек.
- То есть?
-Ну, чек, необеспеченный. Что можно получить в банке по необеспеченному чеку? – Немного помолчал и добавил, – Да не расстраивайся ты так, ведь мои песни тоже такие.
- Не понимаю я тебя, Андрей, – вздохнул я. Потом всё-таки снял со стены гитару и, протянув её Дворкину, предложил. – Тогда ты спой!
Андрей взял гитару, перекинул ремень через плечо, встал, походил по комнате и сказал:
- Нет, не буду я петь. Я лучше тебе расскажу кое-что.
- Притчу! – обрадовался я. 1
- Притчу, – улыбнулся Дворкин и начал:
«В некотором царстве, в неком государстве жил да был певец по имени… м-м-м… скажем, по имени Полуэкт…»
- Полуэкт! – хихикнул я. – Обожаю Стругацких!
«…И как все певцы того времени, слова и музыку он придумывал сам. Сам же себе и аккомпанировал на гитаре. Друзья и приятели, а также просто знакомые и поклонники евонного творчества считали Полуэкта хорошим человеком, с которым можно неплохо выпить и закусить, он же себя считал великим бардом.
Ну и вёл себя соответственно: сорил деньгами направо и налево, ходил в чём попало и водил с кем попало, писал свои стихи на белом чёрным чернилом и пил по-чёрному до белой горячки. В творчестве своём тоже грешил по-великому: то ссорился со всеми своими друзьями и подругами, разгонял собутыльников, а после сочинял и пел жалостливые песни о том, как ему одиноко жить на белом свете, или же придумывал такие заумные песни, о которых и сам не смог бы сказать о чём они, а после плакался, что его никто не понимает. Сейчас уже можно сказать, что великим бардом Полуэкт не был, но, несомненно, он был очень талантлив. Даже очень. Только вот с некоторого времени заметил Полуэкт одну странную вещь.
Следует отметить, что кроме певцов-авторов, называвших себя бардами, которые сами себе сочиняли песни, были в то время и просто исполнители – особо одарённые в голосе, но не более того, которые пели песни сочинённые другими. Так вот, странность, удивившая нашего Полуэкта, заключалась в том, что его песни исполнители не пели никогда. Более того, народ в застолье также не пел Полуэктовых песен. Других авторов пел, а его нет. При этом никто не мог выказать и тени сомнения в том, что песни Полуэкта превосходны. Не было никого, кто сказал бы во хмелю или паче чаяния по-трезвяни, мол, песни у этого Полуэкта – говно. Даже Сам Самыч, прослушав однажды выступление Полуэкта, пожал ему руку, похлопал по плечу, обнял, облобызал троекратно по недавно появившемуся обычаю, сплюнул в сторону и рёк:
– Старик, ты гений, – всплакнул и сошёл в гроб.
Тем не менее, ни певцы-исполнители, ни народ песни Полуэкта петь не хотели. Мелочь вроде бы, подумаешь, казалось бы, а Полуэкта сие задело. Да и глупо было бы, если б не задело. Песни великого барда должны нестись из каждого кабака, с каждого сеновала, из каждого балагана (Limited). Каждая уважающая себя сорока обязана нести на хвосте песню великого барда, на каждом заборе после обязательного короткого слова из трёх букв, должна быть написана строка великого барда, я уж и не говорю про райки, вертепы и прочия бардаки. Так вот, ничего этого не было. И, натурально, Полуэкт задумался, а почему, собственно? Сперва задумался, а после забеспокоился. Что за притча? Или я не великий? Да нет, в любом кабаке моё здравие пьют чаще, чем царское. Великий я, великий, но песни-то почему не поют?
Решил Полуэкт выяснить этот вопрос и сделать так, чтоб пелись его песни. Самый лёгкий