поживает? И вот, клянусь вам, он лишь для того и спросил, чтобы показать своё знакомство с этим великим человеком. Мне вполне понятны чувства самого известного нашего барда, я и сам восхищён Андреем до благоговения, непонятно почему же он, Дворкин то есть, до сих пор не на большой сцене? Хотя, впрочем, что же тут неясного? Судьба хромая. То, в ответ на посланную заявку на участие во всесоюзном фестивале авторской песни «Московские окна», приходит восторженный ответ, мол, уважаемый Андрей, прошли вы прямо на последний тур, который состоится тогда-то и там-то, мол, крест на голом пузе, быть вам первым лауреатом, со всеми вытекающими отсюда приятными последствиями, ждите, мол, вызова. Вызов же не приходит никогда, и первым лауреатом становится какой-то лох, Андрею в подмётки не годящийся. То на Костромском фестивале его срезают прямо на прослушивании, не потрудившись даже объясниться. А то, устраивает Андрей в клубе нашем сольный концерт, готовится долго и тщательно, а на концерт не приходит никто. Потом выясняется, что в афишах, по чистой случайности, было поставлено другое число, и через неделю Дом Культуры битком, а концерта нет. Поезд, как говорится, ушёл. (К славе!)
Я бы, наверное, на его месте остервенился, он же – наоборот, стал тих и кроток. Хотя, если правду сказать, он и раньше не был особо буен. Теперь же засветилось в его глазах за мощными линзами какое-то высшее знание что ли, и стало стыдно мне перед ним за свой успех. Пусть я заслуженно многажды лауреат, он-то незаслуженно обойдённый!
Вполне вероятно, это и была одна из причин того, что я не искал с ним встреч по собственной инициативе, другая же причина заключалась в том, что во время наших чаепитий из рюмочек мне приходилось выслушивать от него много неприятных вещей, высказанных, надо отдать ему должное, довольно корректно и ненавязчиво. Что самое главное, всё это шло мне на пользу, но!.. Но ехал я к нему только в том случае, когда он приглашал сам. Вот как в этот раз. Правда, в этот раз приглашение получилось странноватое, не сказать страшноватое. Кто у него там помер, преставился, переобулся, врезал дуба? И почему от этого ему так весело?1 Ничего не понимаю.
Жил Дворкин на другом конце города, хотя это сильно сказано, так как город у нас невеликий и не прошло и часу как я, вбежав в подъезд его дома и, как всегда, нажав на кнопку лифта, подумал в том смысле: а на хрена мне, собственно, лифт, до второго-то этажа? Тем не менее, терпеливо подождав, пока кабина вернётся с самого верха я доехал докуда требовалось и через несколько секунд уже звонил в дверь с всё теми же цифрами – двумя пятёрками. Со времени последней нашей встречи Андрей почти не изменился, а точнее – изменился, только не в ту сторону, в какую обычно меняются люди, которых мы не видим достаточно долго. Давая мне пройти, Андрей поинтересовался:
- Как доехал?
- Ничего, – ответил я, оглядываясь по сторонам. Кстати, у подъезда не было мною замечено ни венков, ни крышки гроба, в самой же квартире, как я понял, не было их тоже. Потому что не было ни специфичного запаха, ни плачущих родственников, только рыжеватые с сединой волосы Дворкина были охвачены траурной повязкой. Околыш, кажется, от офицерской фуражки. Я пригляделся, точно околыш, вон и дырка от кокарды.
Мы обменялись крепким, дружеским рукопожатием.
- Ну? – спросил я. – Где?
Андрей поправил сперва очки, потом повязку, затем улыбнулся и сказал, делая приглашающий жест рукой:
- Пойдём, я тебя познакомлю с покойником.
В комнате был обычный порядок и ничего боле.
К слову сказать, меня до сих пор удивляет как это холостой, одинокий мужчина до сих пор не зарос грязью по самое это самое. Меня, вот, жена боится оставлять одного больше чем на неделю. Впрочем, мне, как правило, хватает и трёх дней. А вот у Дворкина всегда чисто и расположение вещей в его квартире незыблемо, как незыблемо расположение звёзд на небосклоне. И это всё без женского пригляда. И хотя ходит к Дворкину одна барышня, но Андрей, не вдаваясь в подробности, как-то сказал, что не доверяет ей стирать даже свои носки. Вот пример достойный подражания и, казалось бы, что мне мешает вовремя вытряхнуть пепельницу и вытереть со стола пыль? Ничего вроде, однако…
Однако я ошибся, отметив обычный порядок и ничего более. Просто не заметил я сразу (что удивительно) журнальный столик, накрытый чисто и умело. Кроме запотевшей бутылки водки стояли там закуски весьма непритязательные, а именно: анчоусы в томате, аккуратно выложенные на тарелку, икра кабачковая в вазочке и солянка овощная за рубль пять в глубокой салатнице. Был также чёрный хлеб, красиво нарезанный и уложенный рядком на разделочной доске.
Я плюхнулся в своё любимое кресло, поближе к водке, а Андрей, взяв с письменного стола большую канцелярскую папку красного цвета, изрёк:
- Итак, вот он, наш дорогой покойник, – и сев в другое кресло развязал тесёмки.
В папке оказалась солидной толщины рукопись. Андрей раскрыл её наобум и начал читать с полуслова. Вот только в этот момент я, кажется, начал понимать суть происходящего и порадовался, а заодно и позавидовал Дворкинскому остроумию. Затем я начал сравнивать себя с ним в плане фантазии и, как всегда, сравнение вышло не в мою пользу. То меня слегка огорчило, но потом я вспомнил свои последние песни, и это подняло моё настроение, снова пришла мне в голову спасительная, в таких случаях, мысль: мы – равные, но разные. Придя к этому утешительному выводу, я стал слушать, что читал мне Андрей. Обычно, когда он знакомил меня со своим творчеством, будь то песни, стихи, повести или рассказы, возникало у меня стойкое ощущение чего-то мощного, гармоничного, монументального и, в тоже время, совершенно не функционального. Мысли его и образы не вытекали друг из друга логическим путём, а возникали стихийно, благодаря ассоциациям, которые умело задавались ключевыми словами, возникало вдруг ощущение глубины, в которой наши слова и дела ничего не значили и совсем непонятно было, что же с ней, с глубиной этой делать? Короче, не было в творчестве Андрея той милой моему сердцу конкретности, но в тоже время не было и расплывчивости, стройность была и монументальность, как у полки с девяностотомным собранием сочинений Л.Толстого. Даже нет, это похоже скорее на вот что: приедет, предположим, один наш турист из Египта и начнут все его спрашивать, ну как, мол, там пирамиды? А он руками покажет и скажет восхищённо: «Во!» Вот и я завтра зайду в наш бар «Две маски» и, как бы, между прочим, скажу: «Вчера у Дворкина был, слушал новую его повесть». И все ко мне: «Ну и как?» а я: «Во!» скажу и руками разведу пошире.
Когда, наконец, запомнилось имя главного героя, и я решил, было, что понимаю, о чём идёт речь, Дворкин так же на полуслове прекратил читать и закрыл рукопись. Некоторое время он с грустным видом разглядывал титульный лист, потом решительно захлопнул папку и, завязав аккуратно тесёмочки, положил её на свой письменный стол.
- Ну, и что дальше? – поинтересовался я.
- Открой бутылку и налей понемножку, – сказал Андрей.
Пока я выполнял просьбу,