дубленку, обнял ее за талию поверх свитера и снова впился поцелуем в ее губки. Она обняла мои плечи и позволила мне провести себя в спальню.

Мы остановились у кровати. Я сбросил с ее плеч дубленку, пока она возилась с застежками на моей куртке, снял с головы шапку и отступил на шаг.

Она была в том же кашемировом свитере, что и тогда три месяца назад, и в той же шерстяной клетчатой юбке.

Я сбросил на пол свою куртку и опустился перед ней на колени, чтобы расстегнуть ее сапоги. И тут мне в ноздри ударил запах, который тогда так взбудоражил меня, что я почти выдал себя. И мое тело снова отреагировало, да так бурно, что я чуть не потерял сознание от боли. Она провела рукой по моим волосам, и это прикосновение придало мне сил. Я оставил в покое ее сапоги и провел руками вверх по ногам. Она была в плотных чулках и маленьких кружевных трусиках. Я сначала нежно коснулся ее ягодиц (от чего она вздрогнула, и запах стал еще интенсивнее), затем провел кончиками пальцев по внутренней поверхности бедер, потом как бы случайно коснулся заветной ложбинки тыльной стороной ладони. Она судорожно глотнула ртом воздух, и ее ладошки снова легли на мою голову. Тогда я резко схватил ее за попку и с силой придвинул к своему лицу. Она вскрикнула от неожиданности и схватила меня за волосы. Я ткнулся носом в ее лобок и стал медленно мять податливую, но упругую кожу под моими пальцами.

Вдоволь насладившись ее запахом и тихим попискиванием, я резко сорвал с нее трусики. Она снова вскрикнула, а я провел языком по набухшим половым губкам. Попискивание превратилось в постанывание. Я нащупал самую чувствительную точку и чуть надавил на нее. Сверху донесся сдавленный стон. Я ухмыльнулся про себя и стал массировать эту точку, то усиливая, то ослабляя давление. Она уже стонала в голос, а ее запах был настолько сильным, что я убрал руки с ее ягодиц и щелкнул пальцами, приказывая моему ремню и брюкам расстегнуться. Мне тут же стало легче дышать, и я с трудом поднялся с колен.
Она дрожала как осиновый лист, когда я запустил руки ей под свитер и слегка сжал топорщившиеся под бюстгальтером сосочки. Наши губы снова встретились, а я провел рукой по ее спине, расстегнул юбку, которая тут же упала к ее все еще обутым в сапоги ногам, и снова забрался ей под свитер. Ее бюстгальтер я также расстегнул одним щелчком пальцев, боясь, что еще немного таких предварительных ласк, и я кончу даже от легкого прикосновения. А тем временем ее ручки скользили по моей спине, стягивая с меня свитер. Я позволил ей раздеть меня первым. А когда ее свитер также полетел на пол, я подхватил ее под бедра, не размыкая губ, и резко насадил на себя.

Ее испуганный вскрик превратился в стон блаженства. Она крепче обхватила мои плечи и стала двигать бедрами навстречу моим движениям. Ее толчки были слабыми и немного неуклюжими, но сегодня в этом танце вел я.

Я знал, что это ее первый раз - я почувствовал легкое сопротивление, когда вошел в нее, поэтому я не торопился. Крепко удерживая ее бедра одной рукой, другой я водил по ее спине, ощущая, как ее соски, ставшие почти каменными, терлись о мою грудь.

Она стонала почти без перерыва, иногда вскрикивая, когда я толкал чуть сильнее. Но вот я почувствовал, как ее ноги судорожно сжали мою поясницу, как ее ноготки впились в мои плечи, и как стали судорожно сокращаться мышцы ее влагалища. Но вместо того, чтобы ускориться, я замер. На лбу выступила испарина, внизу живота все болело, дышать было тяжело, но я сумел сдержаться. Она дернулась еще пару раз, и повисла на мне, как тряпичная кукла, и наши губы разомкнулись.

Я легко перевернул ее спиной к себе, не желая покидать влажное тепло ее лона, поставил ее ножки на пол и обнял живот и плечи, придерживая руки.

Она всхлипнула, а я снова начал двигаться, все наращивая скорость. Она кричала, рвалась, как птичка в силках, выла каким-то низким грудным голосом, а я долбил ее, как отбойный молоток. Когда внутри нее снова стало тесно, а боль внизу живота превратилась в барабанный бой, я не смог сдержаться. Я изливался в нее так, словно последние три месяца ждал только этого момента, и вместе с семенем я выпускал всю боль разлуки, которая, как оказалось, тупой занозой сидела все это время в моем сердце.

Она снова обмякла. Я тоже не устоял на ногах, и мы вместе рухнули на постель. Я нежно поцеловал ее в плечо и уткнулся носом ей в спину.
- Я люблю тебя, Шейн... - прошептала она, тяжело дыша.

Я не ответил, лишь крепче обнял ее и прижался лицом к мокрой от пота спине...

В окно светило красноватое зимнее солнце, заливая своими лучами ее голову, уютно устроившуюся на моем плече. Ее волосы рассыпались по подушке, длинные ресницы вздрагивали в такт дыханию, а на округлых щечках играл легкий румянец.

Я поцеловал ее в лоб. Она чуть сдвинула бровки и причмокнула губами.

Я чувствовал себя необычайно спокойным и умиротворенным.

Даже с Фрейей я никогда не испытывал этого. Наоборот, рядом с ней я всегда ощущал беспокойство. Я боялся, что в самый ответственный момент кто-нибудь войдет в ее комнату и застукает нас. Иногда мне даже кажется, что я обратил внимание на Фрейю лишь для того, чтобы насолить своему дяде Кейрану. На саму девушку мне было, по большому счету, наплевать. Мне было все равно, хотела она быть со мной или нет, что она думала о нашей «любви». Я даже не интересовался ее судьбой после того, как все раскрылось.

Со Светой все иначе. Мне действительно не все равно. Мне хочется ее оберегать, защищать, заботиться о ней. Почему?

Может, из-за того, что в сентябре мне не удалось овладеть ею? Ведь раньше, с какой бы женщиной не встречался, я получал ее в течение одного дня, если не одного часа. Причем мне не нужно было прилагать для этого никаких усилий - она сама ложилась и раздвигала ноги, еще и радовалась, что я снизошел до секса с ней. А тут сначала я целый месяц смотрел на нее, как голодный волк на раненого барашка на другом берегу пропасти, а потом еще три месяца будоражил свое воображение, обнюхивая до одурения ее трусики.

Хотя, по правде сказать, занимался я этим не три месяца, а всего три недели. Мне поручили вывести из строя электростанцию, я немного не рассчитал напряжение, и там начался пожар. Все мои вещи сгорели, я сам оттуда с трудом ноги унес, но больше всего я сожалел не о полученных ожогах и переломах, а именно о сгоревших трусиках Светланы.

Позже этот запах мерещился мне при каждом удобном и не очень случае, и каждый раз вызывал такую же бурную реакцию, как этой ночью...

А может, все дело в чувстве вины, которое я испытываю по отношению к своей дочери? Ведь ей сейчас лет примерно столько же, сколько Свете. Они даже внешне чем-то похожи. Да, я тогда признал отцовство, да, благословил ее брак с Трэбблом, да, она сейчас в полном порядке, живет в Королевском Дворце, а Старейшие, которые когда-то изгнали ее деда из клана, сейчас ходят к ней на поклон, как к своей главной заступнице, но ведь это не искупает моей подлости по отношению к ней и к ее матери. И я до сих пор чувствую себя виноватым в смерти