Сказка «Горькая вода»
Только один Христос, поди, всегда правду говаривал.
А солдат решил, что раз он по правде жить не может, ну так, чтоб упрекнуть никто не смог, так хоть, чтоб знали люди добрые, чего ждать от него. Чтоб не было, вдруг, от дел его скоропоспешных горя никому. Так и повелось, сделает не по правде,- расскажет. Люди, конечно, в обиду. Да хоть не проклинает никто. Обида то она и есть обида, чтоб обижаться да прощать, а не со свету сживать да проклинать до смерти.
На том и порешил он, что хоть этим лиху супротив будет, на себя, значит, все примет.
Горько было, но еще горше стало, как понял солдат,- дело к закату идет. Живет будто в яме черной. Ни продыху, ни роздыху. И браться ни за что не хочет, и для войны стал слаб. Уже нет той силушки, что спасала да из беды вытягивала. Уж не то, чтоб двужильный, и одной то жилочки нет. Как старик шатается.
Судьбу не клянет, Бога не вспоминает. Одно желание у него, чтоб поскорее только. Чтоб если помирать, то, чтоб сразу да быстро. Без мучениев, значит.
С тем и бредет, к земле гнется. А все как в полусне. Куда брел…Зачем брел…
И вот однажды пришел он к колодцу старому. Присел, трубочкой задымил. Водицы захотел испить, а смотрит,- ведра то нет. Огляделся вокруг. Ничего подходящего нет.
А ,как назло, пить захотелось- спасу нет.
Слышит, шаги по тропинке. Идет кто то, значит. Старушка седенькая, сгорбленная.
Спрашивает его, старушка эта,-«Пить поди хочешь ,солдатик?».
- «Хочу бабушка…» -говорит, значит, солдат.
-Ну, на кружечку…
-Так где ж здесь кружечкой то управишься,мамаша?
-Ничего, управишься. Со шнурком та кружка…
Дивится солдат бабкиной придумке. И ведра не надо, и попить всегда сможно.
И опять старухе говорит:
-Эк, ты, мамаша здорово придумала.
-Ну, вот видишь, мамашей чужую бабку называешь, а свою- то мать родную все «мамкой» величаешь. Все думаешь правильно это, поди?
Посуровел солдат. Не по нраву ему слова бабкины. Откуда, старая, знает, что мать свою уж почитай с женитьбы своей не называл –«мамочка».Все как то доброго слова не находил матери своей, а супружнице соловьем заливался. Горько это понимать.
-Ты ж, бабуля, не воспитывать ли меня собралась? Незачем.Поздно это,да и не к чему вовсе.
-Никогда не поздно,сыночек. Господь с тобой.
-Ой, бабушка, не надо про Бога-то.
-А что так?
-Да поссорился я с Богом.
-Как же это,милок?
Бабка спрашивает.
Ну, солдату, что…Известное дело. Все в себе держит, а наружу боль то просится.
Не стал болтать много. Отбрехался, как мог. Решил, что б не говорить много,- воды достать да попить. Вроде как при деле, и отвечать да болтать некогда.
Нагнулся в колодец, шнурок размотал и кружечку опускать начал.
И тут чует солдат,-за загривок его как будто железная лапа схватила, да придавила как щеня какого, да в колодец к воде пихает. И вода вроде как под самое лицо поднимается.
Хрипит, солдат, вырваться силится. Да не тут то было.
И голос ему грозный,на рев похожий…Толи от удушья грезиться, толи наяву слышиться .
-Ты, что ж это, роптун языкатый, Господа Бога хулишь? Ты, что ж это имя его на обе корки склоняешь? С кем ты это поссорился? Кто есть ты…Кто ты есть, спрашиваю, чтоб с Господом ссориться?
А солдат все одно, хоть и придушен уж…Уперто думает.Что хуже нет уж положенья. Пусть, думает, топят его. Так уж лучше, и все не сам себя жизни лишил, да и мученья кончатся.
А голос ему:
-Так ты и вправду думаешь,что самое страшное в своей жизни перенес, раз жизнью не дорожишь? А ну-ка смотри.
И видит солдат в глади водной да темной. Как лежит он дома, больной да хворый, да встать не может. А супружница его мучается, как бы быстрее подох он как кобель подзаборный, чтоб миловаться ей с полюбовником не мешал. Да еще показали, как стоит он, солдат, седой да сгорбленный…Сын напротив, да мужик какой то ухмыляется рядом.
А супружница говорит ему- «Не твой это последыш, а милого моего. Ты скоро умрешь, старый. Так хоть знай, что суждено нам с милым было быть вместе, а ты как боров все мешал. Хоть одна польза от тебя была,- хозяйство тянул. А сейчас и на это не годен. Уходи пес старый, нечего вонять. И так, сколько лет, почитай, отравил, счастью мешал.»
Много еще солдат увидел. И про то, как чужих детей тянул, на ноги подымал.
И про то, как могли дети эти, чужие, хворыми да бесноватыми родиться. Ведь Бог то, он все видит, и от блуда ничего хорошего не родится.
И вот тянул бы, солдат, лямку эту. Матери своей куска бы не додал, а все в жизни своей бросил бы к ногам змеи хитрой, да расчетливой, и последышей чужих, чтоб на старости слезами умыться. Да так, чтоб ничего уж исправить нельзя было, кроме как с собой в могилу сырую свою обиду да горе унесть.
И про войну показали, как без рук иль ноженек под забором он ползает, а из дома его родного, руками построенного, кость ему, как собаке, рука полюбовника бросает.
А супружница лицо отворачивает. На все у ней своя правда, да свое оправдание. И ждала мол, да бабья доля уж такая. Охота пуще неволи. На все правда есть. Только на любовь изгаженную, да верность лебединую правды не нашлось.
Все увидел солдат. Заплакал да зарыдал как дитя малое. Плачет, а все приговаривает. Прости, мол, мамочка…Прости, милая. Как же я сердце-то тебе рвал- не берег.
А слезы горючие капают да капают. Круги по воде все расходятся.
Отпускать его начала хватка мертвая.
И слова были ему сказаны. Что уж, коли, и крест закинул, то язык свой, чтоб не свешивал взамен креста. Чтоб знал, что лихо не победишь, но и один не останешься. Не заслужил, солдат, чтоб Бог от лиха избавлял, но уж от страшенной беды спасет, и смертельного поругания не допустит. И еще, чтоб знал, что колодец этот, не одними его слезами полон. В нем все горе людское, вся боль. Потому и не каждому доведется водицы из него испить.
Отшвырнуло его от колодца. Отлежался, отплакался. Смотрит по сторонам. А старушка все тут сидит, смотрит. А глаза лютые-лютые.
Иди,- говорит, матери ноги поцелуй. Путь к Богу,- говорит, идет через след ноги матери. А бабу ты себе еще, солдат, найдешь… И краше, и душевнее. Главное ошибок не делай прежних.
Иди и отдай, хлеб и заботу- матери. Держи язык свой, поганый, на привязи. Так ,может, и проживешь еще. А, чтоб не забыл чего, помни вкус воды этой горькой. Навсегда запомни.
И уж, коли, ты так Господу мил, что после слов твоих неразумных не попустил он тебе болезни смертельной, то хоть не гневи его воплями своими да скуленьем собачьим о тяжкой доле. Если и верить перестал, то хоть рот на замке держи.
А мил ты, видать, тем, что раз и навсегда решил кривду не плодить. Говори правду, хотя бы про себя. Тяжко тебе будет, зато таиться ни от кого не надо, изворачиваться как змея подколодная да глаза прятать не будешь. Наверное, это тебя, солдат, и спасет в жизни. Коль не пришибут раньше.
Глядь, и ушла старушка. Кто она была, -неведомо то.
Вернулся в дом свой пустой, солдат. Засунул поглубже обиды свои да разговоры про справедливость. Задумался крепко о натуре людской, да о том, чего избежал счастливо.
Да зажил потихоньку. Как все живут. А вот вкуса воды той,-
Скачать Java книгуА солдат решил, что раз он по правде жить не может, ну так, чтоб упрекнуть никто не смог, так хоть, чтоб знали люди добрые, чего ждать от него. Чтоб не было, вдруг, от дел его скоропоспешных горя никому. Так и повелось, сделает не по правде,- расскажет. Люди, конечно, в обиду. Да хоть не проклинает никто. Обида то она и есть обида, чтоб обижаться да прощать, а не со свету сживать да проклинать до смерти.
На том и порешил он, что хоть этим лиху супротив будет, на себя, значит, все примет.
Горько было, но еще горше стало, как понял солдат,- дело к закату идет. Живет будто в яме черной. Ни продыху, ни роздыху. И браться ни за что не хочет, и для войны стал слаб. Уже нет той силушки, что спасала да из беды вытягивала. Уж не то, чтоб двужильный, и одной то жилочки нет. Как старик шатается.
Судьбу не клянет, Бога не вспоминает. Одно желание у него, чтоб поскорее только. Чтоб если помирать, то, чтоб сразу да быстро. Без мучениев, значит.
С тем и бредет, к земле гнется. А все как в полусне. Куда брел…Зачем брел…
И вот однажды пришел он к колодцу старому. Присел, трубочкой задымил. Водицы захотел испить, а смотрит,- ведра то нет. Огляделся вокруг. Ничего подходящего нет.
А ,как назло, пить захотелось- спасу нет.
Слышит, шаги по тропинке. Идет кто то, значит. Старушка седенькая, сгорбленная.
Спрашивает его, старушка эта,-«Пить поди хочешь ,солдатик?».
- «Хочу бабушка…» -говорит, значит, солдат.
-Ну, на кружечку…
-Так где ж здесь кружечкой то управишься,мамаша?
-Ничего, управишься. Со шнурком та кружка…
Дивится солдат бабкиной придумке. И ведра не надо, и попить всегда сможно.
И опять старухе говорит:
-Эк, ты, мамаша здорово придумала.
-Ну, вот видишь, мамашей чужую бабку называешь, а свою- то мать родную все «мамкой» величаешь. Все думаешь правильно это, поди?
Посуровел солдат. Не по нраву ему слова бабкины. Откуда, старая, знает, что мать свою уж почитай с женитьбы своей не называл –«мамочка».Все как то доброго слова не находил матери своей, а супружнице соловьем заливался. Горько это понимать.
-Ты ж, бабуля, не воспитывать ли меня собралась? Незачем.Поздно это,да и не к чему вовсе.
-Никогда не поздно,сыночек. Господь с тобой.
-Ой, бабушка, не надо про Бога-то.
-А что так?
-Да поссорился я с Богом.
-Как же это,милок?
Бабка спрашивает.
Ну, солдату, что…Известное дело. Все в себе держит, а наружу боль то просится.
Не стал болтать много. Отбрехался, как мог. Решил, что б не говорить много,- воды достать да попить. Вроде как при деле, и отвечать да болтать некогда.
Нагнулся в колодец, шнурок размотал и кружечку опускать начал.
И тут чует солдат,-за загривок его как будто железная лапа схватила, да придавила как щеня какого, да в колодец к воде пихает. И вода вроде как под самое лицо поднимается.
Хрипит, солдат, вырваться силится. Да не тут то было.
И голос ему грозный,на рев похожий…Толи от удушья грезиться, толи наяву слышиться .
-Ты, что ж это, роптун языкатый, Господа Бога хулишь? Ты, что ж это имя его на обе корки склоняешь? С кем ты это поссорился? Кто есть ты…Кто ты есть, спрашиваю, чтоб с Господом ссориться?
А солдат все одно, хоть и придушен уж…Уперто думает.Что хуже нет уж положенья. Пусть, думает, топят его. Так уж лучше, и все не сам себя жизни лишил, да и мученья кончатся.
А голос ему:
-Так ты и вправду думаешь,что самое страшное в своей жизни перенес, раз жизнью не дорожишь? А ну-ка смотри.
И видит солдат в глади водной да темной. Как лежит он дома, больной да хворый, да встать не может. А супружница его мучается, как бы быстрее подох он как кобель подзаборный, чтоб миловаться ей с полюбовником не мешал. Да еще показали, как стоит он, солдат, седой да сгорбленный…Сын напротив, да мужик какой то ухмыляется рядом.
А супружница говорит ему- «Не твой это последыш, а милого моего. Ты скоро умрешь, старый. Так хоть знай, что суждено нам с милым было быть вместе, а ты как боров все мешал. Хоть одна польза от тебя была,- хозяйство тянул. А сейчас и на это не годен. Уходи пес старый, нечего вонять. И так, сколько лет, почитай, отравил, счастью мешал.»
Много еще солдат увидел. И про то, как чужих детей тянул, на ноги подымал.
И про то, как могли дети эти, чужие, хворыми да бесноватыми родиться. Ведь Бог то, он все видит, и от блуда ничего хорошего не родится.
И вот тянул бы, солдат, лямку эту. Матери своей куска бы не додал, а все в жизни своей бросил бы к ногам змеи хитрой, да расчетливой, и последышей чужих, чтоб на старости слезами умыться. Да так, чтоб ничего уж исправить нельзя было, кроме как с собой в могилу сырую свою обиду да горе унесть.
И про войну показали, как без рук иль ноженек под забором он ползает, а из дома его родного, руками построенного, кость ему, как собаке, рука полюбовника бросает.
А супружница лицо отворачивает. На все у ней своя правда, да свое оправдание. И ждала мол, да бабья доля уж такая. Охота пуще неволи. На все правда есть. Только на любовь изгаженную, да верность лебединую правды не нашлось.
Все увидел солдат. Заплакал да зарыдал как дитя малое. Плачет, а все приговаривает. Прости, мол, мамочка…Прости, милая. Как же я сердце-то тебе рвал- не берег.
А слезы горючие капают да капают. Круги по воде все расходятся.
Отпускать его начала хватка мертвая.
И слова были ему сказаны. Что уж, коли, и крест закинул, то язык свой, чтоб не свешивал взамен креста. Чтоб знал, что лихо не победишь, но и один не останешься. Не заслужил, солдат, чтоб Бог от лиха избавлял, но уж от страшенной беды спасет, и смертельного поругания не допустит. И еще, чтоб знал, что колодец этот, не одними его слезами полон. В нем все горе людское, вся боль. Потому и не каждому доведется водицы из него испить.
Отшвырнуло его от колодца. Отлежался, отплакался. Смотрит по сторонам. А старушка все тут сидит, смотрит. А глаза лютые-лютые.
Иди,- говорит, матери ноги поцелуй. Путь к Богу,- говорит, идет через след ноги матери. А бабу ты себе еще, солдат, найдешь… И краше, и душевнее. Главное ошибок не делай прежних.
Иди и отдай, хлеб и заботу- матери. Держи язык свой, поганый, на привязи. Так ,может, и проживешь еще. А, чтоб не забыл чего, помни вкус воды этой горькой. Навсегда запомни.
И уж, коли, ты так Господу мил, что после слов твоих неразумных не попустил он тебе болезни смертельной, то хоть не гневи его воплями своими да скуленьем собачьим о тяжкой доле. Если и верить перестал, то хоть рот на замке держи.
А мил ты, видать, тем, что раз и навсегда решил кривду не плодить. Говори правду, хотя бы про себя. Тяжко тебе будет, зато таиться ни от кого не надо, изворачиваться как змея подколодная да глаза прятать не будешь. Наверное, это тебя, солдат, и спасет в жизни. Коль не пришибут раньше.
Глядь, и ушла старушка. Кто она была, -неведомо то.
Вернулся в дом свой пустой, солдат. Засунул поглубже обиды свои да разговоры про справедливость. Задумался крепко о натуре людской, да о том, чего избежал счастливо.
Да зажил потихоньку. Как все живут. А вот вкуса воды той,-
»Пошлые сказки
»Матерный раздел